В течение всего этого периода строго запрещено есть мясную пищу, а также блюда, приготовленные из молотого зерна, то есть муки, будь то хлеб или лапша. Особое внимание уделяется «чистоте» воды и огня, используемых для приготовления еды. Помните, как в мифе о схождении бога Идзанаги в Страну Корней в поисках своей жены Идзанами отвечает супругу, что она уже отведала пищи с очага этой «нечистой» страны и поэтому путь обратный ей уже закрыт. «Нечистые» вода и огонь почитаются одним из главных источников бед, поэтому столь важно употреблять во время ритуала только «очищенную» особым способом воду, да и огонь следует добывать исключительно натуральным способом — с помощью особого кремня и кресала или трением дерева о дерево. На таком же «чистом» огне готовится и еда для подношения богам.
В наше время, наряду с соблюдением перечисленных выше запретов и ограничений, особый акцент делается и на внутреннем духовном состоянии очищающегося. Надо гнать от себя дурные мысли, не желать зла другому, забыть о гневе и обрести искренность, правдивость, прямоту и милосердие, тем самым обретая благорасположение божества. И, как пишет один из современных японских знатоков синто, если веришь в то, что ками есть частица тебя, если недолжными делами не омрачаешь свое сердце, то в конце концов не столь уж важно, что ты ешь и какие запреты соблюдаешь. Ибо важно не то, что вне, а то, что внутри.
Несомненно, подобная интерпретация не является традиционной, поскольку в древних текстах синто мы нигде не находим упоминания о каком-либо противопоставлении или различении «этического греха» и «материального зла». Зло в виде кэгарэ или цуми всегда неразделимо слито с конкретными вещами или явлениями, которых и избегают во время воздержания ими.
Подобных приведенной выше чисто морально-этических интерпретаций ключевых для синтоистского мировоззрения понятий становится тем больше, чем ближе мы подходим в рассмотрении истории синто к нашему времени, что, несомненно, свидетельствует о постепенном формировании понятия «этического греха» как отличного от «материального зла». Однако ни одно из этих толкований, которые появляются во множестве в XIX и XX вв., не становится каноничным для синто в целом, сохраняя свою ценность и значимость только для отдельных групп последователей того или иного интепретатора традиции. Поэтому в поисках общепринятости и последователи и исследователи синто должны возвращаться к самым его истокам, где чисто этический смысл этих понятий оказывается размыт и затушеван. В противном случае пришлось бы долго перечислять, что думал тот или иной интерпретатор синтоистской традиции по поводу, скажем, чистоты.
