[47] с которыми мы теперь имеем возможность полностью ознакомиться, являются текстами, произносимыми либо государем, либо, по его поручению, уполномоченными священнослужителями. Исходя из того, что все они так или иначе являются обращением к богам либо обращением священнослужителей к государю (их выделяют в отдельный жанр «добротословий» —
ёгото), представить себе ситуацию, в которой даже потомок Аматэрасу мог говорить со своими божественными предками как высший с низшими, невозможно. Но если предположить, что перед нами не непосредственные тексты обращения к богам, которые, возможно, хранились в секрете (в
норито часто употребляется выражение «слова небесного заклятия», но что это за «слова» — остается загадкой), а лишь своего рода информация для подданных, что государь, дескать, о них печется и исправно служит богам, то смысл самого слова
норито, как обозначающего обращения действительно высшего (государя или священнослужителя) к низшим (своим подданным или мирянам), становится ясен.
Думаю, вы согласитесь, что приведенное выше норито вряд ли можно назвать текстом молитвы. Но поскольку в норито все же встречаются непосредственные обращения к богам, то для перевода этого термина и было придумано японоведами это необычное слово — «молитвословие». Что касается процитированного выше норито, это скорее речь устроителя церемонии, которая, как и все другие детали ритуала, должна была быть строго регламентирована. Это в полной мере соответствует бюрократическому духу «Уложений годов Энги», в составе которых до нас норито и дошли. Очень часто сам тон норито не просительный, а информативный, как, например, в норито ритуала Великого очищения, который мы приводили в 3-й главе. К этому можно добавить, что в некоторых норито порою подробно и долго пересказываются деяния богов, причем часто отнюдь не героические. Записанные в «Кодзики» и «Нихонги», они вряд ли оставались неизвестными самим ками. Часто в норито объясняется и происхождение ритуала, что тоже было излишней для ками информацией, а для нас служит подтверждением высказанного предположения. В любом случае вопрос далек от окончательного разрешения, каковым могло бы быть открытие «настоящих» текстов прямых обращений к ками, если они вообще существовали или были зафиксированы письменно.
Судя же по имеющимся норито, мы можем предположить, что характер таких «прямых» обращений к ками был смешанным, имел элементы и заклинания, и молитвы, и восхваления, играя роль своего рода словесного подношения. Учитывая завесу тайны, окружающую до сих пор все церемониалы, в которых непосредственное участие принимает сам император, можно предположить, что «истинные» тексты продолжают передаваться так же скрытно, как передавались знания и умения в большинстве традиций, не только религиозных. Мы как раз будем говорить в следующей главе об этой чуть ли не всеобщей эзотеричности передачи знаний в традиционной Японии. Многие из «тайных» текстов были обнародованы и стали доступны изучению лишь в конце XIX — начале XX в. Но говорить, что на этом процесс завершился и впереди нас не ждут никакие открытия, было бы преждевременно, хотя и предположение об их существовании может вполне оказаться ошибочным. Настоящая тайна и есть такая тайна, о самом существовании которой не должно быть ничего известно.
