— Овдовев... овдовевшей супруге писаря дворцового виночерпия моё почтение! Ваш покорнейший сл... слуга.
К госпоже Баум вернулась привычная уверенность в себе, поскольку она знала, что может рассчитывать на поддержку.
— Я спрашиваю вас, что всё это означает, господин ван Бетховен?
У Иоганна ван Бетховена свело губы, а язык словно превратился в кусок свинца.
— Это оз... означает, что я устроил иллю... иллюминацию в честь шпаниоля.
— Кого?
— В честь вон того шпаниоля. — Иоганн ван Бетховен с отвращением показал на кровать несколько театральным жестом. — Она небось родила его от какого-нибудь обосновавшегося на берегах Рейна выходца из Испании. Теперь я собираюсь выгнать всю эту шайку из своего дома!
Человек в ярко-красной накидке, до того предпочитавший оставаться в прихожей, медленно вошёл в комнату. Казалось, он обдумывает каждый свой шаг и соизмеряет каждый его дюйм с возможными последствиями. Его покрытая дряблой старческой кожей рука теребила что-то под красным плащом. Затем старец переложил из правой руки в левую трость с золотым набалдашником и повелительно махнул ею в сторону человека, сидевшего в кресле:
— А ну-ка, вон отсюда, рыбий потрох!
Рыботорговец судорожно вцепился в подлокотники:
— Господин придворный капельмейстер, я...
— Скотина и собутыльник моего сына! Убирайся вон отсюда, рыбий потрох! С сыном же у меня будет отдельный разговор. Смею предположить, что пользуюсь несколько большим расположением его сиятельства курфюрста, чем он.
Кресло заскрипело, и толстяк, пошатываясь, вышел из комнаты.
— А теперь я хочу поговорить с тобой, Иоганн.
Сын всё ещё пытался удержать равновесие.
— Батюшка...
— Отец! Как мне горько, что ты называешь меня отцом, и я действительно вынужден им быть. Отдай шпагу!
— Мою шпагу? Шпагу музыканта кур... курфюрста... с которой я не то что всякий сброд, вроде камердинеров и горничных... достопочтенный отец уже тогда был совершенно прав, посоветовав мне со всякими там из низшего сословия...
— Госпожа Баум! — Придворный капельмейстер медленно повернул голову. — Вы правы, госпожа Баум, ибо когда я вижу своего сына в таком виде, то понимаю, что это чистая правда. Нет ниже сословия, чем сословие пьяниц. А теперь отдай мне шпагу! — Бетховен-старший медленно покачал на ладони клинок: — Ты уже достаточно взрослый, Иоганн, и я вряд ли сумею укротить тебя. И ломать твой характер я также не хочу, но знай, что чести ты лишён. Я знаю, ты, в сущности, неплохой человек, но ты — пьяница и потому достоин презрения. А сейчас убирайся в свою спальню и хорошенько проспись, хмель помутил твой разум.
