Какую он опять чушь смолол! Ведь ему предстояло сейчас выдержать очень трудный экзамен. А экзаменаторы будут столь же придирчивы, как и господин Нефе...
Ну что ж, рискнём. Сперва престо[22], и потому его пальцы стремительно забегали по клавишам.
— Людвиг! — испустила крик Элеонора. — Как можно так быстро играть? И это ты называешь лёгкой пьесой?
В комнату вошла госпожа фон Бройнинг:
— Не мешай, Леноре.
— Мадемуазель мне не мешает, — рассмеялся Людвиг. — Смотри: чёрная, белая, чёрная, белая. Ты как бы через изгородь прыгаешь. Туда-сюда, туда-сюда.
Затем он начал играть медленно. Элеонора стояла, опершись локтями на рояль, и не сводила с него глаз. Внезапно она подбежала к матери, величественно восседавшей в кресле, и прошептала:
— Мама, дорогая мама...
— Да, дитя моё?
— Помнишь, что я тебе тогда говорила в сенях? У него теперь тоже в глазах такой же чудный свет.
— Но разве ты не видишь, какие они грустные? — Госпожа фон Бройнинг привлекла дочь к себе. — И тому есть много причин... Нужно сделать их весёлыми. Понимаешь?
— Да, дорогая мама.
Когда Людвиг закончил играть, Элеонора села рядом с ним на скамейку:
— Как тебе такое удаётся?
— Достигается упражнениями, — недовольно поморщился Людвиг.
— Я хотела бы тебя вот о чём спросить, Людвиг. — Госпожа фон Бройнинг подошла к роялю. — В данный момент у Леноре нет хорошего преподавателя музыки. Нет ли у тебя желания...
— Какого, мадам? — Он недоумённо посмотрел на неё.
— Давать ей уроки игры на фортепьяно.
— Я... Леноре?
— Я бы... — Она хотела сказать: «Платила бы тебе столько же, сколько и предыдущему учителю», — но, увидев напряжённое лицо Людвига, совсем по-иному закончила фразу: — Была бы тебе очень признательна. Ты ведь не захочешь брать с нас плату за обучение, но зато сможешь стать нашим другом. Тебя это устраивает?
Он молча кивнул в ответ.
Ласточки стремительно пикировали вниз на мостовую, предвещая дождь, но пока августовский день был прекрасным и жарким.
Он распахнул в церкви окна, от притока воздуха стало лучше, но всё же ему так и не удалось изгнать из лёгких сладковато-горький запах, незадолго до похорон младшего брата Франца Георга заполнивший музыкальную комнату.
Хотя всякий раз это происходило по-разному, впечатление всегда было одинаково ужасным. Когда его сестрёнка Франциска умерла через несколько дней после своего появления на свет, он схватил её за крохотную ручку и почувствовал, будто коснулся чего-то неприятного — шершавого дерева или камня.
