— Я тут прихожу с целым ворохом хороших новостей, а мой сын, видно в благодарность, пытается погубить меня рёвом почище, чем иерихонская труба. Хватит, Людвиг, не зли меня. Я хочу пролить бальзам на твои раны. Во-первых, я говорил с Рупертом и сообщил ему, что в школу ты больше ходить не будешь.
— Батюшка...
— Вот так-то. Начинай завтра упражняться прямо с утра. И ещё. — Он бросил на рояль бумажный свиток. — Прочти внимательно на досуге. Те десять талеров, возможно, вскоре превратятся в дукаты.
Громко распевая арию, он спустился во двор, а в комнату, запыхавшись, вбежала Цецилия Фишер.
— Людвиг, ты, оказывается, будешь играть в большом концерте, и не где-нибудь, а в Кельне. Вон там, на рояле...
— Что? Неужели отец...
Он выхватил из рук Цецилии, к этому времени ставшей красивой стройной девушкой, свиток и развернул его. Оказалось, что это несколько афиш.
— A-ver-tissement.
— Это по-французски, Людвиг, — рассмеялась Цецилия. — Означает «Объявление».
— «26 марта года 1778 в зале Музыкальной академии на Штернгассе придворный хорист Бетховен...»
— О-о-о! — уважительно протянула Цецилия и даже приложила палец ко рту. — Какими жирными буквами напечатано имя твоего отца. Надеюсь, твоё когда-нибудь будет так же известно, Людвиг.
— Моё?.. — Он продолжил чтение: — «...имеют честь представить двух юных музыкантов, а именно: придворную певицу мадемуазель Авердонк и своего шестилетнего сына. Первая порадует почтеннейшую публику различными красиво звучащими ариями, второй — игрой на фортепьяно, которой он уже имел честь доставить удовольствие всему двору».
— Слушай, а почему у вас целый день только и слышно: Моцарт, Моцарт? Что вы так с ним носитесь?
Вместо ответа Людвиг сел за рояль, и его судорожная игра сильно напоминала пляску святого Вита.
— Людвиг! Что ты играешь?
Он хищно оскалил зубы:
— Новую часть моей новой сонаты... Пусть этот Моцарт завидует!
Звонили утренние колокола, но у Фишеров в пекарне уже целый час кипела работа. Постепенно Рейнгассе почти вся пробудилась, и за окнами слышны были свежие и бодрые голоса отдохнувших за ночь людей. Занимавшийся день обещал быть погожим и светлым.
Откашлявшись, Магдалена долго рассматривала платок, который до того плотно прижимала к губам. На нём вновь появились пятна крови. Она была очень недовольна собой и своим состоянием. В конце концов, как хозяйка дома и мать, она должна в любом случае выполнять свои обязанности.
Тут в прихожей зазвучали шаги. Так тяжело Людвиг ещё никогда не ступал.
