Пасмурный день нагонял тоску. Темнело рано, и, ко всему прочему, в этот декабрьский полдень 1770 года ветер с силой швырял хлопья снега в окно мансарды. Подрагивающее пламя свечи освещало убого обставленную комнату, и расплавленный воск, словно слёзы, капал на стол. Дыхание матери было тяжёлым и прерывистым.
Повивальная бабка госпожа Зикс быстро закутала ребёнка, чтобы он не замёрз, и её искажённая тень заметалась по голым крашеным стенам и углам. На лестнице загрохотали шаги, и женщина в кровати тут же приподнялась:
— Пресвятая Дева Мария!
Госпожа Зикс тоже прислушалась. Её тень замерла, а затем вновь судорожно задёргалась.
— Нет, госпожа ван Бетховен, — она узнала шаги, — это госпожа Баум, вдова писаря дворцового виночерпия, и... Кэт, видимо, начала колоть дрова.
В прихожей послышался спокойный женский голос:
— Осторожнее, Кэт!
Затем дверь распахнулась.
— Ну, и как наши дела?
Госпожа Зикс улыбнулась:
— Мальчик уже здесь, госпожа вдова писаря дворцового виночерпия.
— Поздравляю. От всей души желаю самого наилучшего ребёнку и матери. — Госпожа Баум переступила порог. — Ну и как, госпожа Зикс, это здоровый мальчик?
Она задала вполне уместный вопрос, ибо первый ребёнок в семье Бетховен, названный Людвигом Марией, умер уже через шесть дней после появления на свет.
— Судя по голосу молодого человека... — Госпожа Зикс небрежно махнула рукой. — И потом, у него очень большая голова и грудная клетка как у льва.
Госпожа Баум собралась присесть на стоявший рядом шаткий стул, но вспомнила, что у неё есть неотложные дела. Она зажгла несколько принесённых с собой свечей и отыскала Кэт — тринадцатилетнюю девочку, чьими услугами госпожа Магдалена в ближайшее время должна была воспользоваться, хотя при почти полном отсутствии денег даже на хозяйственные нужды это было совершенно непозволительной роскошью.
— Ещё несколько поленьев, Кэт. Здесь холодно и ветрено, как в клетке. Госпожа Зикс даже не может искупать мальчика. Почему вы мне раньше не сказали, госпожа ван Бетховен? Если бы я случайно не проходила мимо...
