— Значит, когда-то ты был человеком, — прошептала я. Снова посмотрела на портрет девушки, и что-то болезненно кольнуло в груди. — Тебя забрали из семьи? А что стало с матерью?
Не знаю, что мне хотелось услышать. Наверно, какую-нибудь душещипательную историю, которая растопит сердце. Которая заставит меня понять, что Дайрен — не чудовище на службе у монстров.
Но, склонив голову, острым, как осколки льда, голосом Дайрен ответил:
— Ее сожгли на костре за измену фуриянцам.
В следующую секунду он взял у меня из рук портрет и, задумчиво посмотрев в точно такие же глаза, как и у него самого, проговорил:
— Жаль, что так бездарно умерла красивая женщина. Однако, стоило думать, против кого выступаешь.
Безразлично бросил рамку на стол и перевел взгляд на меня.
— Не стоит вспоминать об этом.
Горький комок застрял в горле.
— Тебе совсем ее не жаль? Она ведь твоя мать… — еле выдавила я из себя, вглядываясь в мужчину. Пытаясь увидеть хоть какие-то эмоции на кристально-голубом дне.
Дайрен резко сжал челюсти. Замерзшие озера глаз стали еще холоднее.
— Нет.
— Но…
И вот теперь его взгляд все-таки окрасился чувствами. Только совсем не теми, что я ждала.
— Во мне нет ничего человеческого, Арилейна, — мрачным голосом ответил мужчина, и сквозь слова еле слышно прорывалось рычание. — Не пытайся искать ни любви, ни жалости, ни сострадания. Ты будешь сильно разочарована.
С этими словами он развернулся и направился к выходу.
— Я рад, что ты собралась вовремя.
Открыл дверь и сделал мне нарочито-вежливый приглашающий жест рукой.
— Прошу, дорогая.
И сколько бы сарказма не прозвучало в этом его "дорогая", все равно от этого слова мурашки защекотали спину. Даже несмотря на горький осадок от разговора.
Я бросила прощальный взгляд на портрет, и вышла из комнаты.
Совсем скоро Дайрен посадил меня в карету с упряжкой мантикор, на которых я теперь смотрела с еще большим беспокойством, чем прежде. И огромные черные колеса застучали по каменной кладке.
Мы поехали в замок.
Долгое время прошло в молчании. Мужчина смотрел в окно, словно специально отвернувшись. А я хотела думать о чем угодно, но мысли возвращались только к портрету погибшей женщины. Как бы я ни пыталась этого избежать, но, похоже, жалость все же проникла в мое сердце.
Дайрен мог говорить все, что угодно. Мог грубить, пытаться быть жестким, почти жестоким.
Но он хранил этот несчастный портрет.
О, Флора, я знала, что это путь в пропасть. Но теперь я жалела своего врага.
