– Не передумаю, – твердо сказал Блу. – Я уверен.
Она встала с дивана и пошла готовить ужин. Блу открыл ноутбук и смотрел YouTube, пока она не позвала. Блу накрыл на стол – он делал так каждый день, и они с аппетитом съели нехитрый ужин. Джинни старалась, чтобы пища была здоровой и полезной как Блу, так и ей. Оба молчали, думая о том, что им предстояло.
– Когда ты им позвонишь? – нарушил молчание Блу, оторвав Джинни от мыслей об отце Тедди. Она никак не могла выбросить из головы мальчишку, которого тот утащил с собой.
– Завтра.
Блу кивнул.
Оба рано легли спать. Позади остался трудный день. Утром, перед уходом, Блу обнял Джинни. За завтраком он показал ей контрольную, за которую получил «отлично», и Джинни сказала, что гордится им. Ее по-прежнему удивляло, что она вдруг превратилась в приемную мать подростка; ей еще многое требовалось узнать, многое освоить. Пока что она слушалась своего сердца, исходила из здравого смысла, взывала к разуму Блу, как будто он был взрослым. А он был еще ребенком и иногда вел себя по-детски. При этом он ее слушался и уважал, был признателен ей за все, что она для него делала. Ему ужасно понравилась вылазка в Лос-Анджелес, они с Лиззи успели крепко подружиться.
После его ухода в школу Джинни набрала номер борцов с насилием над детьми, полученный от Кевина Каллагана. Имен она не знала, так как у лейтенанта, друга Кевина в Лос-Анджелесе, не было знакомых в этом нью-йоркском подразделении. На звонок ответил женский голос. Джинни попросила записать ее на прием.
– По какому вопросу? – скучным голосом спросила женщина. Им звонили весь день, часто попусту, хотя порой и по делу. Джинни знала, что ее вопрос относится ко второй категории.
– Многократные развратные действия с детьми, – отчеканила Джинни почти что по слогам. Работа репортером приучила ее сразу брать быка за рога и не отпускать.
– С чьей стороны? – Женщина на том конце сразу забыла про скуку.
– Со стороны приходского священника.
Следующего вопроса пришлось немного подождать.
– Кто подвергся развратным действиям? – Джинни догадалась, что собеседница записывает ее слова, заполняя, видимо, какую-то форму.
– Мальчик. Началось с девяти лет, потом ему исполнилось десять.
– Как давно? – Голос женщины опять зазвучал подозрительно. Поступало много звонков такого рода от мужчин в возрасте примерно 45 лет, утверждавших, что их растлевали в детстве. Они говорили правду, их истории заслуживали расследования, но в приоритете были более свежие случаи. – Сколько мальчику сейчас? Он еще несовершеннолетний?
