Подросток встречает их улыбкой. Мужчину он зовет дядей Дюркой уже не только вслух, но нередко и мысленно. Он стал ему ближе, недоверия к нему Подросток больше не испытывает. Он уже все рассудил, а еще раньше принял дядю Дюрку душой, что, наверное, самое главное.
Глаза Матери смотрят ясно, и голос у нее совсем не такой раздраженный, как прежде, даже когда она вспоминает о его работе.
— Привет, трудовые резервы, — говорит Мать так радостно, будто вернулась из кругосветного путешествия.
Подросток здоровается взмахом руки и снова склоняется над тетрадью. Сзади к нему подходит Легкая Стопа.
— Можно взглянуть? — спрашивает он.
Подростку приятно ощущать на своем плече теплую тяжелую руку. Он оборачивается. Мягкое выражение лица дяди Дюрки никогда не меняется — удивительное постоянство. И все же Подросток ему не отвечает.
— Отлично. Первоклассный чертеж, Петер.
Похвала радует, но он, не подавая виду, равнодушно пожимает плечами:
— Заставили переделать.
— Этот?
— Ну да. Этот самый.
Мужчина, бегло листая тетрадь, прищурившись, улыбается Подростку. Тот тоже щурит глаза и, сам удивленный быстротой своей ответной реакции, мысленно снова, теперь уже окончательно и бесповоротно, примиряется с присутствием дяди Дюрки в их доме.
Он пытается вспомнить Отца, не восковую куклу в шелковой пижаме, а того, настоящего, кто всего два года назад жил среди них, героическим самообладанием превозмогая усталость и нечеловеческую боль, зная, что отпущено ему совсем немного — быть может, несколько недель.
Но сегодня Отец от него отдаляется, черты лица его никак не складываются воедино, и даже тень отцовской фигуры, обычно незримо присутствующей рядом, куда-то исчезла с белой чертежной доски. Характерные жесты его рук стерлись в памяти. Сегодня Отец впервые покинул дом — навсегда ли? Бросил ли он Подростка или по-доброму отпустил?
А живое тепло и спокойствие дяди Дюрки ощущаются совсем рядом. От их слитного дыхания чуть колышется воздушно-легкая занавеска. Они приглядываются и примериваются друг к другу, все больше сближаются, с радостью отмечая про себя каждый новый нюанс растущей взаимной приязни.
* * *
Обуреваемый противоречивыми чувствами, Подросток пытается разобраться во всем, что произошло. Не предал ли он Отца? Но вины за предательство Подросток не ощущает.
Просто он примирился с обстоятельствами. Ведь иначе не выжить. Каждый день ему приходится идти на примирение. С Матерью, с этим внушающим ему уверенность мужчиной. Мнимую, может быть, уверенность? Это не так уж важно. Он примиряется с Шефом, с самим собой — со всеми. И с дурацким своим положением. Выходит, он трус, если домой крадется глухими переулками и спасается бегством от преследований этой троицы, хотя знает, что руку на него не поднимут — нет, Шишак вовсе не так глуп и неосмотрителен, чтобы ввязываться в драку, он просто пугает. Шишак, непонятно почему, терпеть его не может, вот и преследует. Если бы Отец был жив… Но ведь его уже нет. Отцу он мог бы рассказать обо всем, и тот, возможно, не осудил бы его, не назвал трусостью его постоянное бегство… Все в мире, наверное, повторяется, только всякий раз иначе, потому что причины разные… А суть, выходит, одна? Прежде все было заполнено этой жуткой смертью, а теперь… ожиданием смерти. Торопить чью-то смерть? Настаивать, требовать, подгонять — что за безумие! Нет, это всего лишь повод… Не могут они серьезно хотеть этого. Это розыгрыш. Испытание.
