— Ну... — свели мутные стаканы.
Дальше — туман. Лишь слышал сиплый голос Пеки: «Темпо, темпо!..» — раскомандовался и тут!
Потом я услышал свои стихи... кто исполнял? Я, видимо.
Я стал солиден, присмирел —
И вдруг услышал зов сирен.
И надо жить наоборот
И снова плыть в водоворот!
— Отлично! — Пека сипел. Да. «Сирену» я себе подобрал еще ту! И даже не привязался к мачте, как это сделал Одиссей, когда пожелал услыхать их сладкое пение. Моя бабушка, уже в детстве видя мою излишнюю горячность, пока еще ни на что конкретно не направленную, то есть направленную буквально на все, говорила, мягко вздыхая: «Да тебя привязывать надо». Теперь некому привязывать меня! Вскоре, размахивая стаканом, я кричал:
Я ударил диван — он меня задевал!
А потом, у пивной, я скандал затевал!
Я скандал затевал! Я тебя запивал!
Я тебя забывал, словно гвоздь забивал!
— Гениально! — мычал Пека. — Зачем только я тебе нужен, мудак?
Он пытался размозжить голову о мощный фонарный столб, пронзивший платформу. Я выставлял между фонарем и Пекиным лбом свою слабую ладошку, пытаясь хоть немного смягчить удар, — более радикально препятствовать его планам я не мог.
— Как зовут-то ее? — бесцеремонно спросил Пека. Теперь у нас с ним не должно быть тайн! Или одну все-таки можно? Дело в том, что никакой несчастной любви у меня и в помине не было, напротив — я был благополучно женат. Но стихи требуют отчаяния, и у меня уже откуда-то было оно... и лишь потом подтвердилось.
— Римма, — прошептал я. — Звали, — мужественно добавил.
— Ладно! — как настоящий друг, решил он. — Приезжай к нам на рудник, бабу мы тебе подберем.
Самым дорогим поделился!
После этого казалось вовсе не важным, что по платформе к нам приближались милиционеры, одетые несколько ярче обычного. Галлюцинация? К стыду своему, я не знал, что именно так выглядит элитнейшее подразделение МВД — железнодорожная милиция.
— Встать!
Пека не пошевелился. Ну и я, как он! Надеюсь, потом этот эпизод мы вычеркнем из сценария... и лучше бы не потом, а прямо сейчас. В отличие от нас, старый узбек проявил удивительную подвижность — бросил ковш в цистерну и скрылся в ней сам, захлопнувшись крышкой. Все! Полная безжизненность. Нам бы лучше тоже окаменеть... Все бы обошлось: амбал в форме миролюбиво сказал:
— Кыш отсюда!
— Потише! Между прочим, тут стихи читают! — заносчиво произнес Пека. Пот меня прошиб! Разволновался я больше не из-за того, что нас скрутят, скорее потому, что вирши мои были впервые названы стихами!
