И вот это счастье наступило в этом вагоне, и все ощущают его и наслаждаются им. Тихие разговоры...
— О! Белье взял! Миллионер?
— Пенсионер!
— А что — пенсия такая большая?
— Да ты что! Сам никогда бы белье не взял, да вот бабку свою к внукам везу — она у меня королева!
— Ишь, расхрабрился! — женский голос. — Лекарство лучше прими!
Всеобщее взаимопонимание, любовь.
И шумные кавказцы, которые, казалось, будут разбираться на непонятном своем наречье всю ночь, вдруг успокаиваются и начинают укладываться. И даже беспардонная, наглая нынешняя молодежь, настроенная, кажется, бузить до утра, затихает: выкрики все реже, все тише — и молодые, как и все, чувствуют хрупкую гармонию, установившуюся вдруг в этом ковчеге, и подчиняются, растворяются в ней. Ей-богу, все, кто сейчас здесь, за свои дневные страдания и муки заслужили немножко покоя. Я ворочаюсь на своем узком, жестком ложе, заранее уже зная, что не могу заснуть в поездах, — и вдруг засыпаю.
Всем хорошим во мне я обязан книгам
Умные люди заметили уже, что фразу для заглавия я взял у Горького. Ну ничего — от него не убудет. Классики и существуют для того, чтобы брать у них как можно больше. Скольких несчастий, глупостей, ошибок я избежал благодаря их книгам! Сколько раз они выручали меня из безвыходной вроде ситуации!
Часто в последнее время мне казалось, что я проиграл жизнь, скатился вниз, потерял все, чего прежде добился, — и лишь черпая силы у классиков, я снова вставал на ноги. Помню, в один из переломных годов (а переломный у нас почти каждый — что-нибудь да ломается) я перечислил в интервью все, что потерял за последнее время (почти все!), — издателей, читателей, перекинувшихся на детективы, лучших друзей, уехавших на Запад. Там же я рассказал, что при новом (очередном) скачке цен многое из прежнего, привычного стало недоступно — в частности, пожаловался, что даже дачу теперь не снять — придется все лето париться с семьей в городе.
Поздним вечером того дня, когда это было напечатано, раздались торопливые звонки в мою дверь. Поглядев в глазок, я не узнал человека, но все же открыл ему: уж больно взволнованно он звонил!
— Ну сволочи, что творят! — возбужденно проговорил он, врываясь в квартиру. Он снял шапку — и я его узнал. То был водитель Леха, который на служебной машине вывозил меня осенью с дачи — той, что стала мне, увы, не по карману. Растрогало его, видимо, мое интервью: явился выразить свое сочувствие — единственный из всех друзей и знакомых... хотя и знакомым его назвать было трудно: я и не думал, что он помнит меня. Вот какие у нас душевные люди.
