— Все! Хана вашей коробочке! — радостно сообщил ближний бомж с розовым шишковатым лицом.
Мы стукнулись о гранит.
— Прими конец! — Я кинул ему чалку, но он не поднял ее.
Люди с такими лицами не унижают себя грубым трудом. Видимо, это не просто личность, это — Пан здешнего места, быть может, даже Харон, пропивший свою лодку и встречающий прямо уже в аду.
Стараясь не следовать нецензурным советам зрителей, я привязал чалку к чугунному кольцу в стенке, потом спрыгнул в люк.
Никита сидел в полутьме трюма, там, где сходится «ковшиком» дно, скорбно держа в грязных руках уже безжизненный вал, словно труп любимой змеи. Соединяющий половины игольчатый подшипник рассыпался в середине, усыпав руки и колени Никиты сияющими иглами.
— Ты тут? Ну спасибо! — произнес он с горечью, очевидно, намекая, что я не сразу разделил с ним беду. Но я же причаливал!
...Да! Свобода дается нам нелегко. На подводную лодку наши умельцы не поставили бы гнилой подшипник!.. хотя все может быть.
Вот она, наша с Никитушкой свобода! На Сенной! Здесь издавна уже стояли Вяземские казармы, и так же лиловели на солнце «вяземские кадеты», как и сейчас. Наша теперь жизнь?
— Достанем подшипник-то, — неуверенно произнес я.
— На завод я не вернусь! — вскричал Никита.
Неужто наш порыв к свободе закончился здесь? Недалеко мы уплыли!
— Кто скажет слово «подшипник»... — произнес он яростно, — тот сам пойдет его доставать!
— Да я и слова такого не знаю, — уверил его я.
— И я, — глухо произнес он.
Переживания эти можно понять — все ж таки это его катер, выстроенный на нашем заводе на Иркины деньги. Правильно рассчитала — что так уж сильно не разгуляешься на нем: сплошная починка, и удаль Никиты сойдет на нет из-за технических трудностей. Я ее понимаю... И его!
— Так отдыхаем! — воскликнул я радостно. — Свобода! Все!
Я развалился на корме, демонстрируя свободу.
— Где эта... проклятая? — вспомнил я.
Никита вынул бутыль, недопитую дома. Но тут — совсем другой коленкор! Покой и тишина, и никто нас не тронет! Полоска бензиновой радужной воды, отделяющая нас от берега, означает полную нашу автономность! Могу я на берегу лежать босой? А тут — сколько угодно.
Пухленький милиционер, шуганувший «харонов», с тихой завистью глянул на нас, как на мечту, ему недоступную.
— Бутылку-то спрячь, — шепнул мне Никита.
— Зачем? Пойми — мы не на его земле!.. А потом... Бутылка же прозрачная, и водка прозрачная — никто и не увидит, что мы пьем!
Этот устный шедевр потом не раз использовался мной в литературной деятельности, а необходимую для нее независимость я вылежал именно тогда, на теплой палубе катера. Чувствовал ли Никита счастье? Да. Но — отравленное тревогой. По-настоящему умел наслаждаться лишь я... Никита только учился, но так и не выучился до конца.
