Собрав дефектоскоп снова, я выехал на испытания, взяв из группы лишь одного Сеню.
Войдя в вагон, я сразу же погрузился в какую-то спячку и проспал полтора дня.
Проснулся я внезапно.
Я почему-то был в купе один.
Я лежал, чувствуя, что произошло что-то важное, но что именно, я не смогу сейчас понять, лучше даже и не пытаться.
Еще было странно, что поезд стоял, и было поэтому очень тихо.
Я оделся, сдвинул зеркальную дверь и пошел по пустому коридору.
В тамбуре спустился вниз по крутым железным ступенькам.
Два поезда — наш и встречный — стояли рядом. В пространстве между ними бродили пассажиры, и сразу же образовался пыльный коридор, освещенный оранжевым вечерним светом из-под колес. И свет этот казался светом из какой-то далекой прекрасной страны.
Среди пассажиров шныряли старухи с ведрами мелких абрикосов, жерделей, как они их тут называли.
Один абрикос, падая из ведра в кошелку, выпрыгнул наружу, бочок его лопнул, он покатился в теплой пыли, и струйка сока, тянущаяся за ним, покрывалась пылью, становилась мохнатой, как нитка пушистой, теплой, колючей шерсти.
Я дошел до конца состава, потом вернулся назад и, схватившись за поручни, снова залез наверх.
Поздней ночью мы приехали в Ростов и, просидев до утра на вокзале, первой же электричкой отправились на наш завод.
Сначала электричка шла как бы в овраге, среди обрывов справа и слева.
Вот какая-то станция. Высоко над рельсами, вверху, стоит над обрывом белая хата с маленькими окошками, дверь закрыта шевелящейся занавеской. Вот занавеска вдруг выдувается пузырем наружу, открывая темное глубокое пространство за порогом.
Потом тянулась ровная долина до горизонта, и по ней среди желтой травы текло сразу несколько нешироких серых блестящих речек.
Вот по одной из них, занимая всю ширину и даже свешиваясь слегка по бокам, плывет сам собой огромный стог сена, и, только приглядевшись, можно заметить под ним черненькую лодку и маленькую фигурку человека на корме.
Потом поезд стал забираться вверх, и вдруг слева, за высоким, как чувствовалось, обрывом, далеко на горизонте сверкнуло Азовское море.
Теперь уже подряд тянулись села, серые домики среди высоких зарослей кукурузы, подсолнухов.
Берег изгибался вдоль моря дугой, и все тянулись домики, желтые подсолнухи, серое море. И вдруг вдали, на этом же плавно изогнутом берегу, стали подниматься высокие трубы.
Но до труб этих мы не доехали — эти трубы оказались не наши, — а спрыгнули на маленькой станции на шершавую серую платформу.
