— Не похвалишь — не продашь, — рассмеялся Борис Тимофеевич. — Если б он семью не любил, я бы к нему на посуду ни в жизнь не пошел бы.
Прощаясь на остановке, Иван Кузьмич, будто невзначай, сказал:
— Слышь, Боря, будешь на лужайке, ты... это... прихвати пару бутербродов... хочу на старухе попробовать, а?
НА ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ МЕЖДУ ГОРОДАМИ... И ...СТОЛКНУЛИСЬ ДВА ПАССАЖИРСКИЙ ПОЕЗДА. ЧИСЛО ЖЕРТВ СОСТАВЛЯЕТ... ЧЕЛОВЕК. ПРЕДПОЛАГАЕТСЯ, ЧТО КАТАСТРОФА ДЕЛО РУК... ИСТОВ. ВЕДЕТСЯ РАССЛЕДОВАНИЕ...
— Что же вы, Борис Тимофеевич, так загулялись? — встретила его Лина домашним, уютным говорком. — Уж вся я извелась, чего это с вами приключилось?
Видно было, что роль хозяйки ей очень нравится.
Борис Тимофеевич с властным одобрением оглядел ее, — из какой-то цветастой тряпки смастерила она изящный передник, повязанный тесемками над животом под грудью; волосы гладко причесаны и сзади перехвачены розовым бантом; глаза блестят; лицо умыто; на лице улыбка.
— Чем ты занималась? — просто и строго спросил Борис Тимофеевич, с самого начала решивший про себя, что распустить и тем более баловать женщину опасно. — Все перед зеркалом вертишься, кокетка?
— Что вы, Борис Тимофеевич? — застеснялась Лина. — Где это у вас зеркало? Одно я нашла, да и то мухами в два слоя засижено. Еле-еле отмыла.
Борис Тимофеевич прошел в кухню и потрясся: женская рука, движимая благодарностью и вдохновением, сотворила чудо — закопченные стены отмыты, газовая плита сияет стерильной белизной, посуда также выполощена и расставлена в том гармоническом соответствии, какое ведают лишь великие искусницы очага.
— Ох, Лина, — рассмеялся Борис Тимофеевич, — ох, подруга, цены тебе нет! И полы, смотрю, блестят. Ну, спасибо, ублажила.
— Давайте завтракать. Я сварила овсяный киселек.
— За заботу спасибо, а вообще-то — к черту всякую диету, будем жить полной жизнью. Жизнь — сочна и пахуча, и надо от нее не отщипывать, а ломать большими кусками.
— Не подавиться бы нам, — заметила Лина, расставляя на столе. — Вы сами как-то говорили: не откусывай больше, чем можешь проглотить.
— Небось, прокусим. Или пальцем протолкнем. — Борис Тимофеевич говорил уверенным тоном, и движения его были скупы и сильны, да и в лице появилась некоторая лихость. — Я теперь в магазине стану работать. В гастрономе на посуде, а? Тебе не стыдно будет, что твой мужик из инженеров в посудники подался? Бабы — народец честолюбивый.
— Лишь бы человек был хороший, — улыбаясь, отвечала Лина. — Остальное все можно: где сгладить, где перетерпеть.
