— Потом я подписал бумагу, что стану приносить информацию, где, кто и что, и как говорит.
— Ну и дурак! — веско изрек Иван Кузьмич. — Дождешься, тебе однажды хохотальник на сторону свернут. И я помогу в этом святом деле.
— Что же делать, Ваня? Иначе бы АОН не выпустил меня из будущего.
— Плюнь. С тебя взятки гладки. — От Ивана Кузьмича, от его корявой, крепкой, однорукой конструкции исходила такая величавая уверенность, что Борис Тимофеевич успокоился и даже позволил своему воображению увлечься. «Дверь выкрашу снаружи зеленой краской, и изнутри — лиловой. Повешу плакаты про вторсырье, стихи. «От пятилетки не отставай — бутылки вовремя сдавай». Или: «Товарищ, дело всегда разумей и на работе спиртного не пей». Поставлю ленту-транспортер прямо от приемочного окна. Механический укладчик. Главное — ликвидировать очереди на пункте приема посуды. Очереди — вот тормоз экономики. Чтобы все катилось своим чередом: выпил — сдай посуду — иди, опохмеляйся».
В полутемной каморке в глубине склада, за столом, усеянным квитанциями, ценниками, отчетами, сидел у настольной лампы короткий толстый человек и угрюмо щелкал косточками счетов.
— Виктору Эмильевичу — наше праздничное, — бодро говорил Иван Кузьмич, приближаясь к коротышке.
— Угум, — покосился тот на вошедших. — Что нужно: телятина, индийский чай, гречневая крупа?
— Ни то, ни третье, — хитро осклабился Иван Кузьмич, — добыл я тебе честного человека.
Директор отодвинулся от лампы, козырьком приставил над глазами ладонь и так пристально вгляделся в честного человека, что тот покраснел и затоптался на месте. Удовлетворенный видом честного человека, Виктор Эмильевич, однако, не выразил восторга, ибо от рождения не видел никакой иной доброты, кроме материальной, и спросил с излишней угрюмостью:
— Сколько стоит этот честный человек и чего хочет за честность?
— Ви-и-тя, — укоризненно произнес Иван Кузьмич, заметив, что его протеже совсем потерялся. — Витя, что за грубый материализм? Честность — дар Божий. Такому дару нет цены...
— И применения тоже, — заметил коротышка, — что ж мне его — на витрину сажать и делегациям показывать?
Борис Тимофеевич потянул приятеля за пустой рукав:
— Пойдемте, Иван Кузьмич, мы не туда попали.
— Погоди! — озлился однорукий и побелел с подбородка. — Да ты знаешь, паршивый торгаш, что всей твоей вонючей лавочки мало будет отдать за один волос с головы Бориса Тимофеевича! Да ты...
Виктор Эмильевич хотел было возразить и открыл было рот, но вместо слов быстро выдвинул ящик стола, выбросил стаканы, из-под ног выхватил распечатанную бутылку коньяку, плеснул в стакан.
