— Ты скажи ему, скажи, — уговаривал Дювалье Арбуза, — скажи, почему ты не любишь их власти.
— Да знаю я, — отмахивался депутат, — какая-нибудь личная заморока, занозы от столкновения с бюрократией и равнодушием.
— Скажи, — настаивал Дювалье.
— Читайте газеты, — отшучивался Арбуз.
В один из вечеров, наскучив ли вялостью споров, нескорых, как равнинные ручьи, разговоров депутата и Гаутамы, Арбуз привел в дом мрачного, высохшего от внутреннего неблагополучия человека — из тех людей и того возраста, когда проблемы намеренно оставлены, забыты на предпоследнем привале, и ты знаешь, что надо двигаться к финалу, где тебя не ждут и забыли, откуда ты и зачем.
— Я террорист, — предупредил мрачный тип и замолчал, грея костлявые пальцы, обхватив чашку кофе. Он сидел на низкой скамейке, и его плечи торчали вровень с ушами, как крылья орла-могильщика.
— Ну и что? — равнодушно отмел всякое любопытство депутат. — Сегодня мало кого, и нас в особенности мало, интересует, кто есть кто. А кстати — чтоб случайно не пропустить интересную новость, — какой теракт вы собираетесь совершить?
— Ликвидировать пред горисполкома и секретаря обкома, — поделился только и ждавший этого вопроса террорист, и сладкая улыбка, как зимняя заря, высветилась и тут же погасла на его худощавом, как прерванная голодовка, разочарованном лице.
Гаутама присвистнул.
— А зачем?
— Один бездарен, другой бесцветен и скучен. Все зло мира — в бесталанности и серости. Потому я обязан исполнить задачу социальной хирургии.
— Ну, — усомнился депутат, — наверное, вы опоздали. Общественные нарывы вскрываются гласностью. И пока гной не вытек, преждевременно приступать к лечению.
— Не гласностью, — с любовью к замыслу произнес террорист, — а топором. По голове. Я все обдумал. Чтобы общество ужаснулось.
Депутат мелко захихикал.
— Наше общество ничем не ужаснешь. Мы ежегодно совершаем два миллиона учтенных преступлений и еще два неучтенных. Никакое современное общество ничем не ужаснешь. Оно не способно ужасаться. Ни ужасаться, ни радоваться, ни удивляться, ни гневаться. Мы перешли из сна в дремоту. Так, на время, взглянули, вытаращив глаза, ничего не поняли и снова сопим — голова тяжела, опоенная ядом бреда, и члены расслаблены. Ужас редко посещает нас, разве что девятого января девятого апреля.
— Мой акт возмездия, — продолжал террорист, — станет трубой иерихонской, — террорист захлопнул лицо, как прочитанную книгу. — Я должен ликвидировать того и другого. Они, как головки фурункулов, — вырвешь из зараженной, отмирающей плоти, и выздоровление пойдет много успешнее и быстрее.
