Я еле выпрямился, собрав пятаки. Я с яростью трясу головой. Проклятое солнце! Интересно, как она в постели? Да нет, никак: она еще никогда этого не делала. Ей нужны, конечно, особые условия, а пока она листает модный журнал.
И внезапный прилив ненависти красной краской заливает прилавок.
«Ее надо раздавить, эту невинность, — шепчу я и чувствую, что сейчас у меня лопнет голова. — Раздавить ее, раздавить, надругаться над ней».
Вот она снова — ресницами. Спелая пшеница шелестит, и сухие зерна сыплются на прилавок, в огонь. Вон какая у нее грудь. Ей не вынести этой плоти — возьми ее. Я говорю себе: «Возьми ее. Это как раз то что надо. Здесь столько лжи — хватит на всех. Возьми ее — она этого ждет. Это видно по ее невинно-блудливому взгляду».
Она опускает ресницы...
2
Далеко внизу слышится какое-то хлюпанье и железный гром, а в окно желтыми облаками, одно за другим, врывается летний смрад вместе с миллионами сверкающих мух — они торжествуют.
Внезапно доносится шум драки или борьбы и потом — истошный женский вопль:
— Мертвая, мертвая!
Я был болен, и только что отошел мой бред, чтобы смениться другим, была страшная жара и вечер, когда уже сгустилась тьма, и это было не здесь, но мухи... Вот разве что мухи.
На подоконнике стоит стакан с какой-то мерзостью. Я хватаю его и выплескиваю тухлятину за окно. Через несколько мгновений внизу я слышу легкий всплеск — и наступает тишина. Я представляю, как все там, внизу, задрав головы, смотрят с удивлением и уважением на верхние окна. Вряд ли там кто-нибудь есть, но мне хочется вызвать у них обожание. Я иду на кухню и набираю полное ведро воды. Я медленно выливаю воду из окна, и облака вони оседают, открывая мне этажи. Зато снизу раздается взрыв проклятий и оскорблений, и изо всех окон высовываются любопытные. Я отхожу от окна.
Я просто отхожу от окна. С грязным стаканом в руке. Не было ведра и не было последующих криков, просто кто-то внизу захлопнул мусорный бачок, а я выплеснул за окно застоявшуюся воду. Это — болезненное состояние, раздражение, жара, безветрие. В это время, слава Богу, зазвонил телефон, и у меня появилась причина выйти из комнаты.
Когда в полутемной прихожей снимаешь телефонную трубку, всегда кажется, что она будет холодной, но, сняв, я почувствовал ее пыльную сухость. Мне не хотелось прикладывать ее к уху, но и на расстоянии сантиметра ощущалось ее тепло. И ни звука оттуда, только волны жара с частотой дыхания обдавали мне ухо.
