Унификация уникального. Это непременно должно было быть доведено до абсурда, поэтому промышленная «нерукотворность», запланированный брак, условные обозначения и надписи на картинах и их названия играли важную роль.
«Лучшие в мире закаты» — чем не название для рекламного буклета? Но приглядевшись, видишь, что рекламируется нечто весьма сомнительное или по крайней мере неосязаемое.
«Интерьер для безумной любви» — никакого интерьера, как и безумной любви, но что-то вроде разворота какого-то журнальчика с какими-то подозрительными потертостями, как от частого употребления, что-то такое, что может вытащить из кармана половозрелый подросток, чтобы показать друзьям. Я сразу вспомнил эту картину, когда увидел по телевизору рекламу презерватива: «Любовь — и никаких проблем!»
«His (her) majesty» — ну просто анкета для учреждения, набитого королями и королевами, — нужное подчеркнуть.
Да, унификация уникального. Юра как в воду смотрел: даже само слово «уникальный» стало теперь ритмической затычкой, универсальным эпитетом для обозначения любого качества, кроме уникальности. Представьте себе: «тысяча пар уникальных колготок» или «серия уникальных кухонных наборов», а последнее время рекламируют шампунь, изготовленный по «уникальной химической формуле» — какой же еще? Кто-то скажет, что это неграмотность. Нет, это навязчивая оговорка — она выдает современное отношение к предмету.
Вот эту серийную уникальность и коллекционировал Юра в виде надписей, названий, потертостей, царапин — всего этого отшлифованного, доведенного до совершенства, как прореха на джинсах в фирменном магазине «Levi’s». Собирал это из знакомого материала, окружающего нас. Не сверкающие нитроэмалью «крайслеры» и «кадиллаки», не суп «Кэмпбел» и не сигареты «Кэмел» — художник берет то, что видит вокруг себя.
«Американский дядюшка» Лэрри Риверс, побывав в Советском Союзе, был разочарован тем, что русские художники не ведут себя в соответствии с американским образом жизни. Он не был марксистом и не понимал, что «бытие определяет сознание». Он не мог представить себе (действительно, такое трудно вообразить), что лохмотья русского хиппи (американские, конечно) обходятся ему дороже шерстяного, сшитого на заказ костюма; что пластиковая сумка из супермаркета (американского супермаркета) стоит здесь больше того, что в ней понесут; что пустая бутылка из-под кентуккийского виски занимает место за стеклом антикварной горки рядом с богемским хрусталем. Всего этого не мог знать оглядевшийся в Юриной мастерской Лэрри Риверс. Он, поп-арт’ист, посвятивший свое искусство олицетворению, одушевлению серийной вещи, не мог или не желал увидеть обратную сторону медали.
