Я подумал, что здесь есть ошибка. Вернее, не ошибка, а неправомерное обобщение. Убийцы-маньяки, террористы действительно тщеславны, хотя это и не единственная побудительная причина, но наемные киллеры... Нет, здесь, я думаю, в самом деле было нечто вроде публичного покаяния, попытка излить свою душу в надежде, что кто-то поймет. А впрочем, пожалуй, мы оба были в чем-то правы.
“Однако, как все это в масть! — подумал я, вставая, чтобы выйти на кухню. — Как все один к одному!”
Я открыл холодильник и поежился, увидев бутылки пива, оставленные там с вечера. “Пора бы уже начать топить”, — подумал я и взял вместо пива початую бутылку водки. Сделал себе коктейль. Принес его в комнату, поставил на столик рядом с телефоном. Подошел к окну и раздвинул плотные шторы. В глубине двора было уже темно, и напротив, слева от арки, светился вертикальный ряд полуциркульных окон — четыре, одно над другим — там были видны широкие марши парадной лестницы. Я подумал, что мог бы увидеть оттуда свои окна (узкий треугольник среди раздвинутых штор и человеческий силуэт на контражуре), если бы я сейчас был там.
Я переключил программу. Здесь расхваливали красивого двухметрового пупса, не вызывавшего у меня ни симпатии, ни антипатии — так, какой-то фон, — но его называли великим артистом и суперзвездой и еще классным профессионалом.
“Как незаметно смещаются акценты, — подумал я, — слово «профессионал» было, наверное, самым лестным эпитетом, по мнению автора этой галиматьи — кто он там, редактор или искусствовед? Профессионалы... Какой уж тут Анри Руссо, Порасмани, Бернс? Какой там Кольцов? Какая уникальность? У профессионалов единственный критерий — профессионализм. Хороший — значит профессиональный, профессиональный — значит хороший. Хороший инженер, хороший певец, хороший убийца. Нет, не случайно слово «убийца» последнее время вытесняется словом «киллер». Это — хороший (профессиональный убийца), «божьей милостью убийца». Моральные категории заменяются категориями профессиональными. Если тебя мучат угрызения совести, значит ты сделал что-то не так. Раскольников сделал что-то не так — он не профессионал, и убийство для него — это целый роман, даже может быть, жизнь, потому что он умер вместе со своей жертвой.
“Я себя убил”, — сказал он Соне.
“А умер бы он в следующий раз? — подумал я. — Ведь умирают только однажды. Нет, больше — нет. В жизни человека может быть только одно убийство. Все, что случится потом, только тень, эхо, отголосок, даже просто воспоминание о том, единственном, которое он совершил.”
