БУДЕМ КАЖДЫЙ ВЕЧЕР СО СВОИМ ДЕПУТАТОМ
Я прошел мимо стенда и оглянулся. На обратной стороне был еще один плакат с фотографией вчерашнего кандидата и надписью:
ДОБРО ДОЛЖНО БЫТЬ С КУЛАКАМИ
“О чем разговор!” — сказал я и пошел дальше.
Я налил в высокий стакан водки, разбавил ее апельсиновым соком, бросил лед. Кто-то еще так делал, кажется, это был убийца Мартина Лютера Кинга, но мало ли что он мог еще делать и что любить? Убийца Джона Леннона любил самого Джона Леннона — так тоже бывает. Я включил телевизор и уселся в кресло. Где-то даже не в мыслях, а в глубине своего существа, я сознавал, что сижу здесь в предвкушении. Чего? Вот этого я не мог бы сказать. Наверное, так ждут укола, удара в голову изнутри, искусственного счастья с чайным оттенком, того, в чем можно быть, пока оно есть, а пройдет — невозможно вспомнить. Здесь стирается память, и в абсурдной последовательности соединяются ничем кроме нее не связанные события, здесь, среди концертов и клипов, интервью, рекламных заставок, сообщений и новостей кто-то развивает сквозной вялотекущий детективный сюжет, один из многих. Но этот сюжет незаметен, почти неразличим за всей дискретной и беспорядочной информацией, потому что это даже не свалка, где можно было бы найти колесо от велосипеда и попытаться найти второе, здесь, когда сталкиваешься с фактом, похожим на предыдущий, ты даже не можешь с уверенностью сказать, что тот, предыдущий был. Если бы я не заметил испорченных плакатов, то сейчас, услышав сообщение об очередном убийстве, может быть, и не заметил бы, что оно очередное, просто проглотил бы это сообщение, ужаснулся на сон грядущий — и все. Но может быть, эта текучая информация как раз и рассчитана на несовершенство нашей памяти, чтобы комментатор, вернувшись однажды к уже известному, осевшему где-то в глубине сознания, мог рассказать о нем что-то совершенно другое, и мы, вспомнив, что этот случай и в самом деле имел место, не усомнились бы и во всем остальном. Может быть.
Я включился где-то посередине фильма и некоторое время не мог понять, что происходит. Были неясны и отношения между сидевшими за карточным столом мужчинами, но по каким-то неуловимым деталям было видно, что их связывает не только игра. Казалось, что игра — только предлог, для того чтобы собраться вместе и не то обсудить, не то решить негласно какое-то общее подразумеваемое всеми дело. Это была странная компания игроков: такие собираются в поезде, в купе, и дело, объединившее этих людей, было таким же случайным, как общая дорога, то есть только до какой-то станции. Может быть, по сценарию или по замыслу режиссера, а может быть, опять-таки, случайно компания подобралась не то чтобы разношерстная — это слово бы не подошло — скорее, из самых неподходящих друг к другу типажей. Странная компания, но все были довольно рельефны, кроме одного, который, казалось, не отбрасывал тени... Седой и какой-то нерезкий, он меняет местами какие-то карты: правую помещает в середину, а левую в конец. Что там у него? Мне хочется заглянуть, но это — не здесь. Он протягивает руку к лежащей на столе колоде, рука зависает над столом. Камера отъехала, и в кадре теперь все четверо, а над ними, под лампой колеблется и меняет форму облачко голубоватого дыма.
