Возле станции метро на железных штангах двусторонний щит с кандидатами. В этот час болельщики еще не собрались по разные стороны щита. Я остановился посмотреть: здесь все глаза были целы. Среди кандидатов помещалось одно давно знакомое мне лицо. Благородный, седовласый, ухоженный джентльмен. Он улыбался, как теперь и положено кандидату. Это был человек, которого я когда-то хорошо знал. Нет, мы не были друзьями, но вместе учились и, в общем-то, симпатизировали друг другу. Потом нам приходилось мельком встречаться, но к большему контакту мы не стремились — его учреждение не располагало к этому ни его, ни меня. Из текста, напечатанного под портретом, я узнал, что в этом упраздненном теперь учреждении он достиг чина полковника. Странно, что с такой биографией он еще на что-то рассчитывает. Или он собирает голоса для кого-то другого?
Утренние дела, дневные дела. Разговор в автобусе: женщина ругает социализм, мужчина ругает капитализм, наоборот, оба ругают Государственную Думу, коммунистов, банкиров, черных, порнографию. Женщина заявляет, что американцы готовили захват России пятьдесят один год, мужчина говорит, что не платят зарплату. Сумбур, однако пока все ведут себя мирно. Не только здесь, в автобусе — вообще. Просто еще один скачок цен, и все куда-то разбежались. Последнее время я стал замечать, что трудно находить старых знакомых. Многие не снимают трубку, у других отвечают автоматы, но, видимо, ничего хозяевам не передают. С теми, до кого удается дозвониться, разговор как-то не клеится. Встреч не бывает, визиты случайны и некстати, вы замечаете, что такая жизнь вас устраивает. Всякая жизнь человека устраивает. Мнение, ставшее уже трюизмом: “Подлец человек — ко всему привыкает.” Но нет, именно устраивает, нравится. Может быть, не подлец человек, может быть, человек — художник?
В автобусе швыряет вперед-назад — водитель, пролетарий старой закваски, “утрамбовывает” ненавистных пассажиров. Тесно и даже душно в вязкой человеческой массе. Вон там образовалось свободное место — втиснуться туда. Но его уже занял какой-то в плаще и шляпе. Колыхаюсь, не чувствуя своего тела.
Итак, с банкирами все ясно, с американцами тоже. Желтый дворец с колоннадой, желтые кроны деревьев, черные ветви, черные стволы и желтизна... Но тут, уже занеся ногу, чтобы шагнуть на переход, я вспомнил, как тусклый прямоугольник света вместе с моей нечеткой тенью упал на посыпанный песком и шлаком чердачный пол — стоп-кадр. Так может быть, опять морщинки? Или... Желтый дворец с колоннадой, желтые кроны деревьев... Черные стволы и желтизна. Ясное, бледно-синее небо — сквозь разорванный глаз.
