— Ах ты, паршивец! — вскричала жена моя. — Нашлялся, да еще и дамочку домой привел!
Я уже слезал с папкой в руках, извлеченной из космической пыли и мистической паутины, когда под стремянкой моей прошли два неторопливых животных — наш рыжий Котовский, а за ним изящная черная мелкая кошечка с бирюзовыми очами.
Котовский провел спутницу свою в ресторанный уголок, она незамедлительно принялась угощаться из его посудинок, и пока подъедала она оставленные им на вечер объедки завтрака да попивала молочко, он сидел рядом, торжественно, вальяжно, с видимым удовольствием наблюдая за нею.
— Столовку для хахальницы своей у нас устроил, — сказала жена. — Ты что это, Котина, выдумал?
— Котовский привел себя Клеопатру, — сказал я.
Гладкая небольшая угольно-черная головка кошки, египетский профиль другого имечка и не подразумевали. Приведя ее вечером в пятницу (к ночи жена отправила Клеопатру на лестницу), он с ослино-кошачьим упрямством привел ее и в субботу, и в воскресенье, а в понедельник она осталась ночевать. Кот не ухаживал за подружкой своей — никаких признаков случки, прыжков, междометий. Иногда они вылизывали друг друга. Котят Клеопатра не принесла. То ли они дружили, то ли то была великая кошачья любовь.
Когда я открыл папку, с верхнего маленького портрета (единственного портрета, все остальное были пейзажи, этюды, наброски) глянуло на меня лукавое розовое женское личико с ренуаровской челкой.
— А ведь это Тамила! — воскликнула Бабилония.
И в первую минуту я удивился, как старый склеротик: откуда она знает Тамилу? Кажется, я забыл на мгновение, что с женой я познакомился там же, где и с Тамилой, — на семинарах в Свияжске.
Подобно тому как пеннорожденная Венера, Афродита, появилась из пены морской, Тамила родилась из куста сирени, возникла из сиреневых куп, точно врубелевская девушка с картины «Сирень». Даже платье ее шелковое было лилово-сиреневое, где фиолет переходил из краплака в ультрафиолет, в цвета разных гроздей сирени, то светлых, то густо-лиловых. Пятна на ее платье (словно пятна шелковых халатов узбечек, акварельных одежд) соседствовали, чуть расплываясь, в линиях соприкосновений.
Это были годы сирени, сменившие годы пустых побережий.
Замечали ли вы, что в разные годы расцветают и царствуют разные семейства растений?
В то десятилетие сирень заполонила сады, окрасила в лиловый цвет белонощный Петербург, именуемый Ленинградом, самовольно заполонила бывший Кёнигсберг, ныне Калининград, легко завоевала Прибалтику, города и веси средней полосы, самостийную Украину, Волгу, колыбель нашу. Все утонуло в сиреневом счастье неправильных пятилепестковых соцветий, — их полагалось отыскать и, задумав желание, съесть.
