В прострации Мамрин миновал Катькин садик — и решился, с неловкостью ощущая запретную бестактность своего вопроса:
— Который час?
— Десять, — доброжелательно отозвался золотозубый мешок.
Изящноусый кавторанг предъявил из-под черного сукна «Командирские» с красной звездочкой и фосфорными стрелками:
— Десять сорок две.
— Вы уверены? — странно спросил Мамрин.
Кавторанг отвечал с превосходством:
— Хронометр!
Усмехнувшись мстительно, Мамрин без церемоний дернул за меховой локоток надменную манекенщицу, запустив традиционной до идиотизма фразой: «Девушка, который час?». Девушка шевельнулась презрительно. Мамрин допытывался:
«А то вот товарищ утверждает, что сейчас без четверти одиннадцать». Сменив гнев на милость:
— Пять минут двенадцатого, — обронила она в сторону.
— Ну что вы, у меня в одиннадцать лекция в училище, — опроверг моряк.
— Плакала ваша лекция, — без сочувствия сказала манекенщица.
Тетища с сумищей, ядреный и несъедобный продукт городского естественного отбора, до всего дело, встряла судейски:
— Без двадцати двенадцать. Я к двенадцати в больницу к мужу еду, всегда в это время.
— Вы что, нездоровы? — гуднул немолодой работяга. — Я к семи на смену еду.
Все ехали по своим делам.
Оставив их разбираться, Мамрин угрем заскользил к кабине, протискиваясь и извиваясь. Огромную баранку пошевеливала брюнеточка в стрижке «под полубокс» (так это раньше называлось?). Мамрин пленной птицей заколотился в перегородку. У перекрестка она отодвинула форточку:
— Билеты?
— Вы по расписанию едете? Что? по расписанию?
— По, по!.. — захлопнула отдушину и, пробурчав совсем не девичье, но вполне солдатское, нажала педаль хода. «А время?» — булькнул в стекло Мамрин, уж заметив: часы в приборной доске — на половине первого.
— Сейчас ровно час, мужчина, — помог студент, очкатый — бородатый.
— Ночи! — добавил его друг, и, гогоча, они вывалились:
— Сколько времени, ваше величество?
— Сколько вам будет угодно, ваша честь!
Рухнув на площадь Восстания, Мамрин утвердил со всей возможной прочностью ноги и воззрился в охватившее его пространство Гранитный дурацкий карандаш, увенчанный геройской звездой, торчал, как ось, посередине беспорядочного вращения каменной, бензиновой, металлической, людской мешанины. Беспросветный стальной колпак без малейших проблесков светила покрывал ее.
И победно и непререкаемо слали знак на все четыре стороны света циферблаты твердыни Московского вокзала: час. Двадцать минут пятого. Семь сорок. Одиннадцать ноль семь.
