— Простите, мама. Простите уж великодушно, сделайте еще одно одолженьице, — сказала Ксения безликим голосом, поднялась и пошла в дом.
Тягостно стало за столом, неуютно. Леонид Макарович дремал, посапывая.
— Так и живем, — вымолвила Авдеевна.
Она не просила снисхождения. Она констатировала факт.
— Сходим-ка на разведку, поищем знаменитую Карагачевую рощу, — предложил Николай Петрович.
— Представляю, сколько девчонок познало радость любви под ее кущами.
— А что случилось бы, если бы это произошло в ином месте? Ничего бы не случилось, мир не стал бы благонравнее и добрее. — Он подумал, что, если любовь опаздывает или совсем минует человека, в нем поселяется чувство ущербности, а это плохо.
— Ксюха-Кирюха не выходит у меня из головы, — сказала Катя. — За что ее так? За что она себя так? Твое «вы будете стыдиться своего поступка» проняло ее. Знаешь, она совестливая. Она чуть не подпрыгнула от твоего «вы».
— Что же, мне каждому встречному тыкать? Не приучен.
— Разве я осуждаю тебя? Сцена-то вышла пренеприятная. А ты на девочку обратил внимание, на эту кроху ясноглазую? Она готова была расплакаться, так ей было больно за мать, за ее унижение. Ксения прекрасно знает, что ее выкрутасы никому не нужны, но назло близким еще туже завязывает узел.
— Ума не приложу, чем ей помочь. И Авдеевна не знает. А на Авдеевне дом держится. Все остальные сами по себе, а она — стержень.
— Коля, жизнь не раз ударяла Ксению за строптивость и еще накажет. Зачем же нам от себя добавлять?
— Это всепрощенчество.
— Неправда. Это индивидуальный подход.
Плотные кроны сомкнулись над ними. Прихотливо преломлялся свет, мерцали радужные блики. Отдельные лучи солнца так проецировались на ветви и траву, что казались нарисованными. Необыкновенная, диковинная эта роща была прекрасна всегда — и летом, в пышном и безоглядном расцвете, и зимой под сверкающим снегом. Сейчас, в разгар трудового дня, в роще было малолюдно. Спортсмен-марафонец огибал ее круг за кругом, да два пенсионера бежали трусцой, мельтеша между стволами. Всегда можно было уединиться здесь, растаять в сумрачной чаще. Тут словно останавливалось время. Пели птицы, шелестели листья, и потоки света лились, заполняя собой все зеленое сумрачное пространство.
Роща начиналась сразу же за городскими кварталами. И тянулась вдоль канала далеко, километра четыре. Ее осью была узкая грунтовая дорога, слегка присыпанная гравием. В начале рощи комсомольцы вырыли два озера. Их питал канал. У озер роилась молодежь. Парням кружили головы глубокие вырезы девичьих купальников. Голоса эстрадных звезд рвались с магнитофонных лент. Мужчины постарше отдыхали степенно. Вдруг наезжали шумные ватаги из степи и ударялись в загул, куролесили и окунали свои буйные головы, русые и черноволосые, кудрявые и бритые наголо, в прохладные набегавшие волны и наконец наливались до самых краев, до перелива. А потом отсыпались тут же, на прибрежной траве, густой и упругой, не награждавшей ни радикулитами, ни ревматизмами, а только муравьями и москитами.
