Он знал, что в этих не совсем обычных полётах был обречён кружить в замкнутом лабиринте до боли знакомых городских стен, где близкое дыхание вольного пространства лишь смутно угадывается по стремительному движению низколетящих облаков, по тоскливым выкрикам проносящихся над головой чаек да по лёгкому дуновению ветра, пронизанного капельками речной влаги.
Митя слышал и даже кое-что знал о волшебном парении в горних высях, откуда бесформенными пятнами географического атласа кажутся моря и реки, холмы и равнины, а высокая дуга горизонта неуловимо исчезает, растворяясь в темнеющей сфере небес. Но он свято дорожил своим скромным даром; ему доставляло радость легко скользить над промёрзшей землёй, талым снегом, асфальтом, над этой замусоренной и разбитой мостовой. Ему нравилось вглядываться в сосредоточенные серые лица горожан, вслушиваться в неразборчивую разноголосицу уличного шума и вдыхать непрерывно меняющуюся гамму городских запахов.
Только здесь, возле самой земли, Митя мог наблюдать прихотливый бег своей тени, отделившейся от тела и потому, как казалось, не всегда точно следующей его движениям. Он давно уже воспринимал тень как верного попутчика, неотвязно сопровождающего его в полётах, как молчаливого собеседника и непременного свидетеля этих прогулок.
Словно повинуясь некоему неписаному правилу, с исчезновением тени он опускался на землю и возвращался к обыденной жизни. Вот и сегодня, двинувшись от перекрёстка вправо по Сергиевской, навстречу солнцу, он был вынужден оставить тень за спиною, а через минуту-другую вовсе потерял её из виду и, тяжело переставляя чуть занемевшие ноги, уныло побрёл в одиночестве к дому.
— Прекрати фантазировать, Митя! Всё это я уже слышала, и не один раз, — с нескрываемым раздражением говорила бабушка, не желавшая отвлечься от французской книжки, которую в тот год, последний год своей жизни, перечитывала по кругу. — Твои выдумки, друг мой, до неприличия навязчивы и скучны. — Её почти сросшиеся на переносице брови были нахмурены больше обычного, а уголки надменно поджатых губ утонули в резко обозначенных, вертикально прорезавших щёки складках.
Бабушка не одобряла слишком откровенного проявления Митиных высоких порывов, считая это признаком слабого характера и опасным симптомом душевной неустойчивости. Эмоциональная сдержанность и соблюдение некоторой дистанции в проявлении чувств даже между самыми близкими людьми были для неё незыблемой нормой поведения. Она не любила Митины рассказы о волшебных полётах, её пугали серьёзная убеждённость и взволнованность, сопровождавшие его путаную речь.
