— Это не его сын, я ему об этом много раз говорила, — голос был глухой, но по-прежнему безнадежно твердый и холодный.
Через несколько дней он снова позвонил. На этот раз она тут же узнала его и сразу же раздраженно и грозно закричала в трубку, что не хочет знать никакого Глазкова, что он и так ей дорого обошелся и она не позволит, чтобы он калечил жизнь ее сыну.
— Он погиб, — сказал Егоров. В трубке что-то дрогнуло, она поперхнулась и закашлялась.
— Я всегда знала, что он плохо кончит. Но сын не его, и вам его видеть не следует, — медленно и раздельно произнесла она.
Егоров сказал, что позвонит в следующий раз и будет звонить до тех пор, пока не увидит мальчика.
— Оставьте меня в покое! — закричала она. — Когда мы поженились, я была в положении. Я его предупреждала, но он сказал, что это не имеет значения. Для него ничто не имело значения. Он вообразил, что ребенок его, и ничего не хотел знать.
— Благодарю вас, — перебил ее Егоров. — Я лучше позвоню в другой раз.
В следующий раз он сказал этой женщине, что, если она не хочет, он не станет говорить мальчику ничего лишнего, но поглядеть на него он должен, он это обещал Глазкову, и выполнит обещание во что бы то ни стало.
Женщина сдалась. Она согласилась на встречу, дала адрес, и Егоров записал его.
— Приходите в четверг, — нетерпеливым тоном назначила она. — В семь часов… Нет, лучше в три… Словом, приходите, когда хотите. Только если не застанете меня дома, не обижайтесь, я не располагаю своим временем. Если не застанете, можете подождать. Там всегда кто-нибудь толчется.
Ему открыла женщина средних лет.
— Егоров, — он поклонился и протянул руку.
Она внимательно на него взглянула, чуть заметно кивнула и крепко пожала протянутую руку.
Квартира была солидная, в старом доме. Большая кухня, куда хозяйка пригласила Егорова, была оборудована по последнему слову техники и вся сверкала кафелем и никелем. Полки и стены украшали изящные модные безделушки. Было много кухонных приборов и техники непонятного Егорову назначения. Даже хлеб она резала на этакой маленькой гильотине.
Он пришел утром, и это было ошибкой. Встреча поначалу производила удручающее впечатление. Эта красивая женщина спросонья была вялая, апатичная и долго не могла сосредоточиться. Все время что-то рассеянно искала и не находила, брала предмет и тут же забывала, куда его положила, постоянно хмурила лоб, точно стараясь припомнить что-то важное и значительное, но ничего не вспоминала; досадливо шуровала кухонными принадлежностями и все никак не могла заварить чай, потому что ее постоянно вызывали к телефону… Она была так мучительно рассеянна, что поначалу Егорову казалось, что в доме произошло какое-то горе или большой скандал. Но потом он понял, что это ее обычное утреннее состояние, состояние предельного нервного истощения. Так выглядят люди с глубокого похмелья. Егоров от смущения взял грубоватый тон, и, следуя этому тону, он напрямик предложил в случае нужды сбегать за пивом. Но тут же смутился и забормотал что-то невнятное.
