– Да. Когда начался пожар, я кинулась наверх, чтобы спасти ее, забежала в комнату и увидела, что ее кроватка пуста. Кто-то украл твою сестру и устроил в доме пожар, чтобы скрыть это.
Матвей молча смотрел на мать, словно предлагая той продолжить шокирующую исповедь.
– Мне не поверили, ведь было заключение пожарных, в котором говорилось, что она… она сгорела дотла. К тому же только я видела пустую кроватку, папа стоял чуть поодаль, пытаясь оттащить меня от огня, и не смог ничего рассмотреть в дыму. А позже врачи заверили его, что все это просто игры моего подсознания, замещение трагедии. Я чувствую себя виноватой, потому что это именно я включила тот проклятый обогреватель и поэтому рисую другую картину и пытаюсь убедить в ней окружающих. К тому же папа был уверен, что никто из присутствующих в доме не мог украсть нашего ребенка. – Лиля судорожно сглотнула и отвернулась к зеркалу, ей тяжело было смотреть в глаза сыну. Сгорбившись, она продолжила: – Меня тогда положили в больницу, полтора месяца держали на успокоительных, а после никто не захотел меня слушать. Папа поверил пожарным, у полиции не было достаточно оснований для возбуждения дела – кроме моих слов, а кто поверит матери, тронувшейся умом от горя, да еще и лечившейся у психиатра? Даже частный детектив посчитал меня сумасшедшей… Я осталась совсем одна и понятия не имела, где ее искать. А потом… потом папа сказал, что если я не остановлюсь, то он просто заберет вас и уйдет. Он думал о вас и был прав, наверное, в тот момент я ведь совсем забыла про семью. – Горько усмехнувшись, Лиля попыталась оправдать мужа.
Матвей снова сел на кровать и уставился на пол перед собой, не говоря ни слова. Лиля тем временем продолжила:
– Я успокоилась. Точнее, нет, не так, я просто смирилась, насколько с этим можно смириться. Но не проходило ни дня, чтоб я не подумала, кто мог это сделать и зачем. И что с ней сейчас? Я гнала от себя мысли, что ее могли украсть на органы, в рабство или еще что-то такое же страшное. Надеялась, что она просто попала в руки бездетных родителей и они относятся к ней как к собственному ребенку.
Она замолчала, словно боялась, что даже словом может накликать беду на свою девочку. Снова попыталась собраться с мыслями.
– Так я и жила все десять лет и думала, что так и будет продолжаться до конца жизни… – Она запнулась, понимая, что правда прозвучит фантастически.
– И что изменилось? – глухо спросил сын, по-прежнему не поднимая глаз и пытаясь переварить только что услышанное.
