— Если возникнут сомнения, я с тобой проконсультируюсь, — сдержанно ответил я. Достал отмычку, которой меня научил работать дядюшка. С минуту поковырялся в замке. Наткнулся на сопротивление. Очень сильное сопротивление. В попытке его преодолеть я чуть было не сломал древний инструмент, но тут случайно надавил на ручку и потянул дверь на себя. Она оказалась открытой. Я отпустил шутливое замечание на тему женской рассеянности, и мы вошли внутрь.
Глава 5. Жизнь по максимуму
Я предложил для начала поискать рукопись, а дом поджечь после. Розалия — если я правильно понял ее странный взгляд — со мной согласилась. Вручив мне пару хирургических перчаток, она надела вторую пару на свои тонкие ручки и принялась методично осматривать все, начиная со шкафчика для обуви и шкафа для верхней одежды. Я уже собрался с присущим мне блеском и бестактностью это откомментировать, как вдруг сообразил, что, если один из нас станет руководствоваться женской логикой, а другой — просто логикой, никакого вреда не будет. В конце концов, Халина ведь тоже женщина. С этой мыслью я отправился на поиски кабинета: места, где Халина третировала своих невинных героинь и подкладывала им в постель угрюмых красавцев. Нашел я его без труда. Это была большая комната, обставленная на удивление сдержанно (за единственным исключением). Вдоль стен стояли стеллажи с макулатурой: по одну сторону с книгами, по другую — с папками-скоросшивателями, обозначенными датами; посредине красовался письменный стол размером больше моей квартиры. Рядом, на низеньком столике, расположились факс и принтер. Исключение находилось у окна: это был нелепый секретер, напоминающий бульдога на широко расставленных кривых лапах, с квадратной плоской мордой надставки и выступающей челюстью ящиков. Небольшая машинка в темном чехле могла сойти за бесформенный нос. Однако мое внимание привлекло нечто другое.
Ящики письменного стола были выдвинуты, сам стол усыпан листами рукописей, а на полу лежала куча бумаг, будто для жертвенного костра. Мысленно посочувствовав Халининой уборщице, я взялся за письменный стол. Быстро оглядел полный ассортимент всего, что может предложить бумажная промышленность: конверты, открытки, блоки клеящихся желтых листочков, почтовые марки, блокноты, тетради, ежедневники, пара альбомов с фотографиями, папки и скоросшиватели — плюс одну серебряную рамку без фотографии. Перелистав самый последний ежедневник, я обнаружил, что 17 октября Халина Ментиросо записала: «Румын, ‘Бристоль’». На свете вряд ли существовало слишком много румын, приглашавших Халину в «Бристоль», из чего я заключил, что речь шла обо мне, и наконец-то выяснил, какое сегодня число, избавившись от необходимости спрашивать Розалию и выставлять себя психом. Я отложил ежедневник и перешел к вороху на полу. Взял в руки почтовую карточку с интригующим началом («по вопросу ответа от числа по вопросу запроса от числа по вопросу жалобы от числа по вопросу ном. С89/342/58002»), и тут взгляд мой упал на нечто еще более интересное. Прямо под окном, слева из вороха бумаг торчала дамская кисть с покрытыми красным лаком ногтями и колечком белого золота, которое я хорошо помнил по вчерашнему ужину. Я довольно долго созерцал эту загадочную картину, затем обошел кучу бумаг и взял руку за запястье, там, где у живых обычно бывает пульс. Пульс не прощупывался, хотя кисть была еще теплая и мягкая. Я потянул за нее, чтобы удостовериться, не является ли она фрагментом, оторванным от целого. Ворох не дрогнул, рука — тоже. Тогда я опустил кисть на место и невольно вытер ладонь о штаны.
