– Тебя мама не учила, что ли?
– Не трогай мою жизнь, – сухо вспыхнула навья, – я мертва. Родителей не помню. Меня изнасиловали, утопили связанную и сделали нежитью, не начинай.
Я вздохнул, вспомнив случай, произошедший, когда мы во время ремонта в городке жили на съёмной квартире. Тогда к нам пришли свидетели Иеговы проповедовать. Надо было видеть их лица, когда дверь открыла обнажённая, бледная и худая девушка. С длинных, до самого пола, чёрных волос текли струи воды, на непрошенных гостей смотрели белесые выцветшие глаза, немигающие как у змеи, а в коридоре с потолка на них уставилась сотня очей растёкшегося там Мягкой Тьмы. Один из свидетелей, заикаясь, спросил воды. Оксана отжала волосы на бетон лестничного пролёта и спросила, мол, хватит утопиться? Кажется, один из этих сектантов ноги сломал, убегая по лестнице.
Я снова толкнул вилку, а потом увидел ещё одно действующее лицо. Ольха, находящаяся сейчас в облике человека, подскочила к столу и с широкой улыбкой пододвинула мою тарелку к себе. Она поджала губу, рассматривая мой расползающийся ужин, а потом схватила кусок говядины и стала чавкать им с огромным аппетитом. Конечно, всё, что творилось с едой, было хорошим мороком, реалистичным на вкус, по запаху и на ощупь, но желание поесть отбивало сразу. Зрелище того, как ребёнок уплетает кусок заплесневелого мяса, заставил поморщиться. Лесавка доела мою пайку и оглядела стол в поисках ещё чего-нибудь вкусного, а не найдя, так же беззаботно убежала восвояси.
Зато проявился из воздуха дед Семён. Домовой деловито осмотрел кухню, а потом выставил вперёд правую руку и зажмурил левый глаз. Он развёл большой и указательный пальцы, измеряя что-то, понятное только ему.
– Дед, ты хотя бы скажи этой нудистке, чтоб не ходила в чём мать родила.
– Я хожу, в чём умерла. Я… – возразила Оксана.
– Да, я помню. Уже сто тысяч раз слышал. Надоело. Хотя бы саван накинь, – скорчил я мученическую физиономию, стараясь не опускать глаза ниже подбородка навьи.
Но глаза сами пробежались по двум бледным грудям второго размера с сосками такого цвета, какой бывает у людей, до посинения плескающихся в ледяной воде. Взор поднялся выше и остановился на совершенно белом шраме под левой ключицей, оставшемся от поражения серебряной пулей. Раны от обычного оружия на ней заживают без следа, и только эта напоминает о тех днях, когда закрыл собой удочерённую русалку от выстрелов снайпера.
– Саван в стирке.
