С эпитетами мы согласны. Но почему Дробнис все же многие годы жил среди этой вони и грязи, — он не объяснил. И вдруг, взмахнув бородой, этот не «миндальничающий» с рабочими убийца с пафосом обратился к суду:
«В тюрьме я выпотрошил троцкистскую гнусь из своей души. Дайте мне умереть не позорной смертью, дайте мне возможность вернуться в ряды рабочего класса…»
* * *
Окидываешь памятью мировую историю, чтобы найти за две тысячи лет человеческих преступлений что-нибудь стоящее наравне с преступлениями врага народа Троцкого и этих семнадцати жалких и бесстыдно секущих себя предателей. Нет, такого преступления еще не было.
Алексей Толстой
«Ленинградская правда» 30/I 1937 г.
Ровно в 3 часа ночи вышел состав суда. Зал был переполнен. Мы встали — все, как один. Началось чтение приговора — приговора, продиктованного единодушной волей и гневом всего 170-миллионного народа советской страны, волей и гневом всего прогрессивного человечества.
Твердо, чеканно звучал голос т. Ульриха. В четкой формулировке, председательствующий подводил итоговую черту под всей презренной работой гнусной шайки. Во время чтения в нашем сознании вновь всплывали кошмарные воспоминания о кровавых злодействах. Мы, рабочие, колхозники, научные деятели Западной Сибири, больше, чем кто-либо другой, непосредственно испытали на себе все ужасы этих злодейств. Это у нас, на наших заводах, в шахтах Кемерова, в школах, творили свои вопиющие преступления Дробнис, Муралов, Богуславский, Норкин, Шестов. И когда т. Вышинский в заключительной части обвинительной речи произнес свои знаменитые слова: «Я не один! Пусть жертвы погребены, но они стоят здесь, рядом со мною, указывая на эту скамью подсудимых, на вас, подсудимые, своими страшными руками, истлевшими в могилах, куда вы их отправили!» — когда были произнесены эти потрясающие по силе слова, у нас у всех мороз забегал по коже. Мы — люди бывалые. Многие из нас видали и переживали всякое во время гражданской войны. Но у многих в этот момент спазмы стали сжимать горло.
Затем начались последние слова обвиняемых. Они говорили долго, некоторые — по три четверти часа. «Даруйте мне жизнь», «Дайте мне возможность честным трудом искупить свою тяжелую вину перед народом, который я так мерзко и низко предал», — говорили подсудимые. Эти слова вызывали у нас озлобление. На какое снисхождение может рассчитывать большинство из них — подлых изменников и гнусных убийц? Где найти ту меру наказания, которая могла бы хоть в ничтожной доле ответить за пролитые этими негодяями потоки человеческой крови, за сотни и тысячи искалеченных жизней?
