– Она что ли из ваших, из татар?
– Не-е, из жидов она.
– Так значит не Рахиля она, а Рейчел?
– Не-е. Не так он её звал.
– Рашель, Ракель?
– Ракель, Ракель! – Обрадовался Ибрагим. – Точно и по отцу он её звал, по Шамилю. Рахиля дочь Шамиля.
– Ракель Самуиловна? – Догадался товарищ за столом.
– Точно, точно он так её и звал. – Ибрагим даже вскочил от радости, и милиционер, тот, что стоял у двери, подошёл и положил ему тяжёлую руку на плечо, шофёр послушно сел на место. – Точно так и звал её.
– А фамилию её знаешь?
– Нет, – Ибрагим вздохнул, – по фамилии он её не звал.
– А лет ей сколько?
– Не могу сказать, молодая она. Сиськи у ней молодые, не висят ещё, а поглядишь так и не совсем она молодая. Вроде. Если глядеть не на морду – вроде совсем молодая…
– Сколько ей лет, дурак, – рявкнул товарищ за столом. – Отвечай!
– Лет двадцать семь, – захныкал шофёр, – или тридцать. Или двадцать пять. Я ж говорю, вот когда баба из деревни она всегда ясная, а городские разве узнаешь возраст, э! Накрасятся вроде и не старые… А сами старые…
Товарищ за столом его уже не слушал, он говорил в трубку телефона:
– Посмотри по книгам регистрации, прописку в городе, Ракель Самуиловна, возраст двадцать пять – тридцать пять лет. Фамилия неизвестна. Я знаю, что без фамилии будет долго, ищите.
Он положил трубку. Опять сложил руки в «молитве», молчал, смотрел на шофёра:
– Узнаешь её?
– Узнаю, товарищ, как увижу – сразу узнаю, сюртук её мама, убью её, по куску резать буду, и кушать её буду. Шалава она. Клянусь. – Истово обещал Ибрагим.
– Где вы её нашли?
– У нэпмана «У Анри», что на малой Якиманке. Она с товарища Пильтуса три «николашки» золотом взяла, меньше брать не хотела. Жадная паскуда.
– Уведите его, – сказал товарищ за столом и добавил, – Чапу и Жирного ко мне.
Милиционер снова положил руку на плечо шофёра, тот съёжился и встал.
Вскоре в комнате появился мерзкого вида невысокий человек, уркаганский щёголь в лаковых сапогах, в пиджаке с отливом и в кепке. И лицо его было подстать его голосу, ехидный блин, со вбитым внутрь носом и выбитыми передними зубами. Зайдя в комнату, где сидел человек в сером, он поднял руку и поприветствовал его поднятием кепки:
– От честного жиганства, большевистскому панству, пламенный, революционный привет!
Он притопнул лакированным сапогом.
– Юродствуешь, Чапа? Ты бы бросил свои каторжные привычки, – холодно сказал человек за столом, – я ведь забуду, что мы вместе с тобой чалились, я заберу у тебя удостоверение, и отправлю тебя в ДОПРЗак, заскучал ты, я вижу, по казённой шконке и вкусной тюремной пайке.
