— А почему ты мне записки даёшь? Ты что, сказать не можешь?
Я отрицательно помотала головой и дала ей ещё одну записку: «Я немая».
— О! Извини! — она покопалась в своём самопишущем планшете, — нет, твоя процедура чуть позже. Присядь, — тон стал повелительным.
Я, вздохнув, потащилась на стул, где-то в середине зала. Сверившись со списками, чиновница вызвала первую пару. После короткой беседы, влюблённые расписались и удалились. Она вызвала следующих. От нечего делать я начала осматривать присутствующих. Девушки были в своих лучших платьях, кто-то был ярко накрашен, пытаясь подражать модницам из главных городов, которых к слову мы видели архи редко, поэтому стоило взглянуть на регистраторшу и становилось понятно, насколько их попытка была жалка. Жители села практически не выбирались в центральные города. Это нам было без надобности. Все службы, которых не было здесь, обязательно приезжали или по вызову, или раз в полгода. Я уже говорила, что народу у нас много, более двухсот человек. Вздохнув ещё раз, оглядела зал и краем глаза заметила, что в дверях кто-то появился. Когда я повернулась, по моей спине скользкими лапками пробежал холодок.
В дверном проёме стоял Герман, заслоняя своей спиной свет, из коридора стремящийся просочится в сумерки у входа. Единственный холостяк в нашем селе, кому было больше двадцати пяти. Он был старше меня на три года. Когда мы учились в школе, этот юноша был мечтой всех девушек. Голубоглазый красавец с шевелюрой цвета спелой пшеницы и идеальной фигурой, он, ко всему прочему, был весельчаком, балагуром и душой компании. Ровесницы мечтали, чтобы он хотя бы взглянул на них, а парни хотели быть похожими на него, статного, с литыми мышцами, обаятельного юношу.
Таким он был, пока не выбрал профессию. По тесту выходило, что ему стоит связать свою жизнь с профессий военного, и он с радостью отправился служить. Было б странно, если бы он отказался, с его характером — защитника слабых. Он уехал. Я никогда не понимала, зачем нам армия, если мир это одно большое Общество и воевать нам, по сути, не с кем. А через два года его привезли, точнее, привезли то, что от него осталось. Его матери, тетушке Ирме, сообщили, что произошел несчастный случай и взорвалась машина, в которой Герман вёз боеприпасы на учения. Его, в прямом смысле, собрали по кусочкам, единственное, что почти не пострадало, было его красивое лицо, на нём был только один шрам, который тянулся от уха до подбородка по контуру лица. Врачи сказали, что жить ему месяц или два, ну максимум год. Но они не знали его мать! Милая и добрая старушка была сельской знахаркой.
