Убогое село дремало на солнце.
В хмельном угаре сижу я перед гостиницей на Башчаршии[14]. Стоит пошевельнуть Головой, как шейные позвонки издают скрип, а в черепной коробке вскипает Бискайский залив. Странно, я не сидел до зари на конференции, не вел протокол затянувшегося собрания. Пил обыкновенное спиртное. И все же каждый капилляр горит огнем.
Кутил с друзьями из батальона. Мы перекрыли все нормы потребления спиртного. И еще разок, теперь уж без потерь, отбили все атаки, прорвали все фронты, оплакали мертвых, перемыли косточки живым, обсудили неполученные ордена, пропели весь наш боевой репертуар и, наконец, с песнями, подвываньями и всхлипами расползлись в разные стороны, забыв даже пожелать друг другу спокойной ночи.
Черт бы побрал эти военные воспоминания!
Словно шелудивый кот, торчу на солнце, ожидая, пока пройдет головная боль.
Ни кофе, ни вино с содовой, ни ведра доброй сараевской воды, ни даже утренние газеты не помогли. Трещит голова, и все тут. И только вчерашняя жатва немного скрашивает мое существование. Я провел министерство и получил еще два вагона пшеницы. На скобяном складе купил два полных грузовика разной мелочи. Выбил разрешение на повал нескольких тысяч кубометров леса. Заготовлю, разумеется, по ошибке вдвое больше, и вот они, денежки! Словом, вчерашний день уродил, как иной год с помощью агротехники и божьего благословения. Одного не сделал. Не нашел подходящего конторщика, который добровольно взял бы на себя не слишком тяжкое бремя нашего делопроизводства. В эпоху повального переселения села в город никто не хочет ехать в село. Опанок вкусил асфальта. Лакированные ботинки иной раз и мелькнут на селе, но только на ногах какой-нибудь инспекции с хорошими суточными, да и то лишь в краях, где можно дешево купить яйца, копченое мясо, индейку… Люди читают газеты. Видят, что деньги повернулись к городу, к промышленности, вокруг же больших столов всегда найдется пожива для стервятников. К чему работать, когда можно и так заработать. Сижу, значит, я за столом, — утром его выставили на тротуар, жду, сам не зная кого, и незрячими с похмелья глазами гляжу на Башчаршию.
— Здесь не занято? — услышал я вдруг женский голосок, шоколадно-сладкий и звонкий, как колокольчик. Оглянулся в испуге — уж не померещилось ли мне это спьяну. Но…
Не один юноша отдал бы молодость за то, чтоб случай привел к нему за стол нечто подобное. Вообразите себе смугляночку, росточку — мне по плечо, талия осиная, ножки точеные, на груди хоть стакан с водой неси, щеки — кровь с молоком, серые детские глаза светятся умом и добротой. Серая юбка едва прикрывает коленки, блузка наглухо застегнута неброской, но изящной брошкой. Опрятная, сдержанная, элегантная и скромная. Я бы поклялся: стенографистка на самом высшем — правительственном уровне. В моих медвежьих глазах — чистая мечта!
