Приходят покупатели из дальних селений, мы здороваемся за руку, садимся перед лавкой и курим, потягивая ракию. Все они голь перекатная, разутые, раздетые, но когда придет пора купить ситца или гвоздей, из глубин грязных волосатых пазух вытаскиваются денежки, в три тряпицы завернутые, на трижды три узла завязанные, и на прилавок медленно выкладываются новехонькие, хрустящие банкноты. Голодная весна миновала, щеки вновь порозовели. И первые тысячные спрятаны в стену в подполе, в соломенный тюфяк или под половицу. Хлебный кризис пошел на убыль. Зато у меня, председателя кооператива, наступил кризис нравственный. Говорят, он не опасен. Похоже, от него еще никто не умер. Но я чувствую, как он гнетет меня. Вроде ничего не болит, а душу гнетет, как, впрочем, и всякая рана, о которой вслух не принято говорить.
К чему стремиться?
Рентабельность?
Кто наденет намордник на алчную пасть торговли, когда она доберется до дирижерской палочки цен?
Но если мы станем лить слезы над судьбой рядового потребителя, мы за один день слопаем наши тощие резервы.
Значит, надо добывать деньги!
Вперед!
А если нашему многострадальному гражданину ремень и вовсе окажется без надобности, это отнюдь не означает, что скандал неминуем. Штаны можно и руками придерживать.
Перед лавкой остановился джип. Все вокруг примолкли. В Лабудоваце джипы не останавливаются, и вообще выше уездного секретаря сюда никто не приезжает. Поэтому все рты, которые до того не закрывались на двести метров вокруг, все глаза, которые на этом расстоянии на что-то смотрели, оставили свое занятие, а обладатели их медленно, стараясь оставаться незамеченными, все свое внимание переключили на джип. Не зная, кто в нем, я крикнул:
— Лабудовац, смирно! Кто-то прибыл!
Впрочем, парадом командует секретарь комитета. Я всего лишь производственник.
Притаившись за углом пивной с комитетчиком Марко Охальником, я пытаюсь установить, кто пожаловал.
Если депутат, надо сразу всех созывать на митинг. Наверняка сообщит нам какую-нибудь новость из газет — ведь мы газеты не регулярно получаем.
Если товарищи из областного комитета, меня нет, «поехал в села», ибо кто его знает, сколько дней продлится совещание, пока я расскажу им все, что они захотят услышать, и пока они скажут мне все, что, по их мнению, я должен услышать.
Если ревизия, вскакиваю на коня и мчусь в соседний уезд, разумеется, по важному делу.
Если частные лица,
я выйду к ним,
мрачный и страшный,
и
ИМЕНЕМ НАРОДА
