В комнату, где еще пахло известкой и свежими досками, я принес охапку соломы, два шерстяных одеяла, стеганое ватное одеяльце ЮНРРА и оружие. Йованка — подушку.
Целыми днями таскался я по селам, занимаясь всевозможными делами, которые я объединил бы под одним названием: внутренняя политика. То в сумерки, то на рассвете брел я по полям домой с единственным желанием переступить порог и как есть, в грязи, не снимая сапог, повалиться на пол. Комната всегда была прибрана и проветрена, а на подоконнике стояла остывшая еда. Таз и кувшин с водой напоминали мне об обязанностях по отношению к собственному телу.
Дух женщины, которая только что была здесь, не позволял моему дому стать кельей вдовца.
Порой я заставал Йованку с веником в руках или за мытьем полов.
— Живешь, как гайдук! — с горечью говорила она.
А я хватал свою сообщницу и наверстывал с ней четырехлетний народно-освободительный пост, за что, естественно, моя сообщница была мне весьма благодарна.
Город поет гимны весне, село — осени, город — зеленому рынку, село — полному амбару. Весной крестьянин настроен отнюдь не лирически, как это утверждают хрестоматии. Весной он ругательски ругает и беременную жену, и оголодавший скот, и малокровных детей, с которыми то и дело случаются обмороки, клянет он и небо и землю, точно они виноваты в том, что приходится молоть на хлеб посевное зерно, он бранит все и вся, щадя разве что одно государство, да и то лишь в том случае, если оно уделит ему горсть-другую пшеницы. На собрания приплетается вялый и мрачный и чуть ли не кричит на тебя:
— Какого черта вытащил меня переливать тут с тобой из пустого в порожнее? Не видишь, что ль, еле на ногах держусь?
Той весной мы с секретарем уездного комитета вдоволь напереливали из пустого в порожнее. Совсем запамятовали, что война давно кончилась, что теперь экономика держит в руках политику и что для пахаря пахота куда важнее членских взносов и разных там собраний и заседаний.
Если вам приходится выезжать на места, постарайтесь как-нибудь обойтись без секретаря комитета!
Не то у вас будет, как было у меня, за семь дней семнадцать собраний плюс семнадцать тысяч бед. Только выслушать их — совершить подвиг, а ведь из каждой надо еще и выход найти!
Там, где вы с хозяином, потягивая из баклажки, с чувством исполнили бы какой-нибудь фольклорный номер, с секретарем вы выпьете чашку разбавленного теплого молока и всю-то ноченьку, скрестив на груди руки, промолчите с умным видом, слушая лекции по внешней и внутренней политике!
