Завечерело. Время, когда крестьянин почесывается и позевывает у очага на сон грядущий, когда старые выпивохи, пряча под пиджаком и в карманах немудрящую закусь, собираются по темным углам, когда пенсионеры и несостоявшиеся политики надевают очки, чтоб прочесть в газетах и то, что написано между строк, когда сознательные граждане за плотно занавешенными окнами помогают своим женам стряпать и стирать пеленки, когда молодожены нетерпеливо ходят взад-вперед по спальне, кляня в душе стариков, которым невдомек, что им давно пора на боковую, когда в кофейню валом валят служащие, завмаги; мелкий городской люд и неторопливо приступают к вечернему обряду пития, когда товарищи из комитета и совета идут друг к другу в гости — пить в кофейне, на глазах у народных масс, неудобно, положение не позволяет, а так, что ни случись, все будет шито-крыто.
Ночь прилепилась к открытому окну и обдает меня свежестью, как сквозняк на церковном дворе покойника. Две телеги прогромыхали под окнами. Семберские извозчики везут в город овощи. Проскрипели жалюзи. По звуку узнаю: магазин тканей возле рынка. Завмаг припозднился, пересчитывая выручку. Теперь завернет в кофейню, выпьет семь маленьких и домой.
Я прислушался к дыханию своего города перед отходом ко сну. Никогда мне не приходилось слышать его так хорошо. Видно, оттого, что со слухом у меня неважно, хотя большинство инструментов в этом оркестре жизни я создал своими руками.
Ухо уловило странный шум. В комнату кто-то вошел. Я выпрямился. У дверного косяка стояла Йованка.
— Ого!
— Выйди! — грубо приказала она. — Зачем?
— Выйди, я приберусь!
— Не надо, иди сюда!
— Выйди! Ежели не можешь, вынесу.
Я оделся, набросил на плечи пиджак. Она все ждет. Строгая и оскорбленная. Поравнявшись с ней, я протянул руки, чтобы обнять ее. Она увернулась и закатила мне такую пощечину, что я подумал, будто подле меня взорвалась водородная бомба. Она же невозмутимо ждала новой атаки, чтоб съездить мне по второй щеке; видно, для восстановления равновесия в моем котелке.
Я благоразумно вышел в коридор. Через час она появилась в дверях.
— Входи!
Я вошел.
— Переодевайся!
Я переоделся.
— Ложись!
Я лег. Я лег и уже лежа схватил ее за руку и потянул к себе. Она вырвалась и снова — жиг! — по той же щеке. Ей-ей, чуть глаз не выскочил.
— Бабья твоя голова, моя щека не окошечко в собесе, чтоб по ней так колотить!
— А я не шлюха.
— Разумеется…
— Завтра принесу чистое белье.
— Эй, погоди! Сколько мы с тобой не виделись?
