Лакр неловко кашлянул.
– Они встанут и уйдут, рыжий! Но недалеко. До первой полянки. Где сядут на землю, сложат ручки и тихо помрут дней через десять, потому что у них не будет ни желания, ни воли, ни сил, чтобы встать и просто поесть.
– Зато у тебя больше не будет проблем. Разве нет?
– У меня их не будет даже в том случае, если я выведу этих кроликов в чистое поле да зарублю к Торковой матери, чтоб не мучились. Но я этого не сделаю. И знаешь почему?
– Почему?
– Потому что искупление – это не смерть, – сурово отрезала Белка. – Искупление – это работа, осмысление, готовность учиться новому. И это жизнь, наполненная смыслом. Жизнь, в которой не умирают от тоски и самобичевания, не терзаются прошлым и очень стараются себя изменить. Сами, без всяких рун и заклятий. Искупление – это жизнь, когда ты каждый день помнишь о совершенной ошибке, но при этом делаешь все, чтобы больше никогда не повторилось то, чему ты когда-то не сумел воспрепятствовать. Именно в этом – настоящее изменение. Правда, Тиль?
Тирриниэль быстро кивнул.
– В свое время мне пришлось оказаться на грани, чтобы это понять.
– Зато ты сделал все сам, а эти хорьки хотят достичь результата чужими усилиями. Так зачем мне им помогать? Зачем куда-то тащить, если они сами этого не желают?
Лакр сконфуженно потупился.
– Вот и я не знаю, – вздохнула Белка, внезапно успокоившись. – Мне не нужны тридцать идиотов, мечтающих сбежать от собственной совести. Может, для них клятва лучше, чем отречение. Но я, чтоб ты знал, никогда не требую от своих подопечных абсолютной покорности. Более того: жестоко за это наказываю. Да, я требую подчинения. Однако те, кто мне доверился, остаются свободными в своих решениях. Я не ограничиваю их ни в чем. Просто спрашиваю за каждое слово и требую, чтобы они за него отвечали. По делу сказал – уважаю. Бахвалишься на пустом месте – давай проверим. Докажешь, что хорош в бою, отлично, живи. Не докажешь – не обессудь: какое-то время походишь в лубках, зато потом сто раз подумаешь, прежде чем открывать рот или выпускать когти… Такова моя правда, Лакр. И таковы мои методы. Может, они излишне жестоки, но они работают. За последние несколько веков среди охотников не было ни одного случая, чтобы кто-то погиб у меня на охоте. И не было ни одного перевертыша, которого я не смогла бы удержать от срыва.
Громадный волк, подняв массивную голову, серьезно кивнул.
– Так и живем, рыжий, – заключила Белка. – Конечно, в стае не принято оставлять братьев в беде. Каждый из нас готов на многое, чтобы выручить оступившегося. Но когда кто-то отказывается от себя самого и решает сдаться… когда он боится взглянуть правде в глаза и предпочитает утонуть, чем барахтаться до последнего, или отказывается идти вперед, хотя когда-то вся стая была готова нести его на руках… в конце концов от такого дурака отворачиваются все. Безвольному трусу, отказавшемуся сражаться даже за себя самого, больше никто не подаст лапу. С таким не войдут в одни двери, не станут загонять вместе оленя. И помощи предлагать больше не станут. Просто потому, что он уже умер для всех и, прежде всего, для себя самого. Я уже пошла для эльфов на уступку, когда уговорила хмер прекратить охоту, и не совсем понимаю, для чего должна брать на себя лишнюю ответственность, становиться им мамкой и тащить с собой эти тридцать пустых оболочек, которые оказались не нужны даже самим себе!
