Бодро сбежав по лестнице, Рыгор толкнул дверь подъезда и чуть не задел ею стоящего спиной дядю Василя. Дядя Василь, как всегда, спорил с дядей Михасём. Оба они были скромными худенькими пенсионерами, жили в этом же доме и в качестве прогулки переходили от одного подъезда к другому. Рыгор громко поздоровался, но ответил ему только дядя Михась. Дядя Василь был столь увлечён своей речью, что вместо приветствия на секунду повернул к Рыгору голову с выпученными глазами.
— Возьми хотя бы «Войну и мир»: Толстого было бы просто скучно читать, если бы не узлы женско-мужских отношений между героями! Они равномерно расставлены по роману, и внимание читателя как магнитом притягивается от одной свадьбы к другой.
— Ну что ты говоришь, Василь. Какое заблуждение.
Дядя Михась отвечал уверенно и спокойно. Он был большим почитателем Льва Толстого, настолько убеждённым в величии классика, что даже самые отчаянные нападки разбивались об его уверенность, как волны о скалу.
— Нет уж, позволь! — не давал ему сказать дядя Василь, — Лично мне такие приёмчики кажутся слишком примитивными! Он играет на самых низменных интересах читателя, я бы даже сказал — на его инстинктах.
На слове «инстинктах» дядя Василь драматически возвысил голос. Рыгор уже наизусть знал все интонации, жесты и фазы протекания споров между дядьями, но предмет спора каждый раз был другой, и он часто останавливался послушать. Дядя Василь обожал поспорить и не имел устойчивой точки зрения ни в одной сфере, а уж тем более в литературе. Споры в основном касались именно литературы: дядя Василь никак не мог смириться с тем, что дядя Михась почитает Толстого превыше всех, хотя в мире так много ничуть не хуже написанных книг.
— Васи-иль, — укоризненно протянул дядя Михась, — А разве главы о военных действиях не столь же увлекательны? Не знаю, как ты, а я — человек, очень далёкий от военной сферы. Я никогда не служил и вообще по большому счёту пацифист. Но при всём при том даже на меня эти главы действуют необычайно сильно. Когда читаешь, как герои романа идут в атаку, сердце бьётся скорее, чувствуешь душевный подъём, а абзацы так и проглатываются.
— Это тоже игра на инстинктах!
— Какие же здесь инстинкты?
— Не знаю, как они правильно называются, я же тебе не профессор Павлов. Но когда все кругом кричат «в атаку!», и ты вместе с ними кричишь, и бежишь с душевным подъёмом, то это инстинкт чистой воды.
— Но скажи, разве это не гениальный писатель, если он способен вызвать подобный инстинкт у читающего? Не реальными действиями, а только своим рассказом? Вот ты, Рыгор, читал «Войну и мир»?
