Еще раз набираю полную пригоршню холодной воды, задерживаю дыхание и окунаю в нее лицо. Кожу жжет миллионами иголок, но зато в голове, наконец, проясняется.
Нужно позвонить Ленскому. Банального «спасибо» ничтожно мало, но если я скажу еще хоть слово, то точно начну реветь.
Достаю телефон и разочарованно стону, потому что после вчерашних звонков, он намертво разряжен. Господи, что же я за рассеянная такая: мама, наверное, места себе не находит, потому что не может дозвониться. Хорошо, что я не забыла подзарядку, и сестрички разрешают поставить телефон. Минут пятнадцать я меряю коридор нервным шагом, потом налетаю на доктора и на этот раз он не пытается меня запугать, а говорит, что прогноз благоприятный и мальчик получит все самое лучшее лечение в полном объеме. Но когда уходит, то я слышу его не очень довольное: «Нет бы сразу сказать, что свои люди «в верхушке…» Не знаю, как с фондом, но с врачом точно был серьезный разговор, иначе стал бы он смотреть на меня волком?
У меня снова куча не отвеченных от мужа. Судя по времени звонков, Петя наяривал мне всю ночь, по нескольку раз в час, так что хорошо, что телефон выключился. Его сообщения я даже не открывают — не хочу портить такое хорошее волшебное и морозное утро.
Перезваниваю маме и огорошиваю ее новостями. Ревем, как дурочки, в два горла, но на этот раз это слезы облегчения. Она говорит, что уже собирается и будет минут через сорок.
Остается звонок Ленскому и мне очень не по себе, как будто я собираюсь звонит не ученику, не восемнадцатилетнему парню, а взрослому мужчине. И как будто даже через трубку он снова увидит мои покрасневшие щеки и уши.
Глава двадцать третья: Варя
Он отвечает только после седьмого гудка, как раз, когда я собираюсь нажать «отбой».
В трубке слышится возня, шорох одеял, и очень-очень сонное, и ворчливое:
— Привет, Колючка.
— Доброе утро, Ленский. Хватит валяться. — Не пойму откуда в моем голосе эта несвойственная мне смешинка. Наверное, все дело в облегчении: я почти трое суток только то и делала, что ела себя поедом, где найти деньги для Дениски, а теперь как будто сбросила с плеч бетонную плиту.
— Суббота, — бормочет Ленский. Снова шорох, зевок. — Вставать в субботу до полудня — преступление.
Я с ужасом понимаю, что еще нет девяти, и мысленно ругаю себя на чем свет стоит.
— Прости, — говорю охрипшим от неловкости голосом. — Я просто хочу тебя поблагодарить, и сказать, что если бы не…
— У тебя и твоего брата все хорошо? — перебивает Даня.
