– Не волнуйтесь, мы его достанем. Вы отлично справились. Он вел себя напористей, чем я ожидал. Может, его обложили. До сих пор наша пташка была очень пугливой.
– Ладно, – сказала Рэйчел. – Но если возникнет вероятность, что мы рискуем пожертвовать английскими ребятами, мы сдадим назад.
– Естественно.
– Вам-то в любом случае легко говорить, мистер Шевалье. А каков ваш вклад в эту затею?
– Я лишь делаю то, что у меня лучше всего получается, – ответил Макс. – Наблюдаю и слушаю. – Он издал тихую трель, похожую на птичью. – И кстати, один призрак неподалеку наблюдает за нами. Очень ясный мыслеобраз, и семейное сходство очевидно.
Рэйчел вздохнула. Дозорные-призраки из Летнего управления – ничто по сравнению с Генриеттой Форбс-Смит.
– Вероятно, это моя мать. Я с этим разберусь.
Рэйчел нажала на кнопку, служащую маячком для ее матери. Потом набрала с помощью алфавитного диска сообщение:
«Мама. Сейчас не лучшее время. Я работаю. Не трать прану. Скоро позвоню».
Через некоторое время эктофон тренькнул, диски закрутились и показали сообщение:
«Надень резиновые боты. По Би-би-си предсказывали дождь».
14. Финальный экзамен, 29 ноября 1938 года
На большей части совещаний на высшем уровне, где побывал Питер Блум во время работы в Секретной службе, чужак сразу же заскучал бы. Никаких повышенных тонов, тщательное рассмотрение фактов – словом, уровень страстей, как на планерке страховой компании во вторник утром.
Вторая встреча Специального комитета по проблемам Иберии не имела с ними ничего общего.
– Хотите сказать, что мы вручили вам лучших испанских агентов, а вы… вы…
Си немыслимо рассвирепел. Питер никогда не видел, чтобы он потерял контроль над своим мыслеобразом, но сейчас шеф Летнего управления выглядел бледным искореженным трупом с рваным обрубком вместо правой ноги, покрытым черной кровью.
Душа сэра Стюарта съежилась и искрила бесстрашным синим цветом.
– Мы пользовались имеющимися разведданными, – сказал он с издевательской бравадой в голосе. – Не наша вина, что эти данные далеки от идеала.
– Господа, – устало произнес премьер-министр, – хватит ругаться, и объясните мне, как это случилось.
В его голосе из эктофона звучали визгливые нотки. Питер Блум смотрел на его круглую расплывчатую фигуру, нарисованную в эфире водоворотом линий никтоскопа – все равно что глядеть через зарешеченное окно на черно-белую версию мира живых. Трудно было рассмотреть его лицо, но когда премьер расхаживал туда-сюда по кабинету, Питер узнал знакомую походку вразвалку.
