Федор молчал. Да и что он мог ответить этому человеку, который почему-то напоминал ему оловянного солдатика из детских сказок.
— Будешь отвечать или в молчанку поиграем? — Офицер продолжал расхаживать по камере, высоко поднимая ноги, как бы боясь выпачкать сапоги. — Ты, Завьялов, не к тетке на блины приехал. Ты совершил тяжелое преступление, и тебе, ох как долго, придется смывать кровь со своих рук… Человека на всю жизнь калекой сделал.
— Мне нечего смывать, — перебил офицера Федор. — И тетки у меня нет и отца тоже — нет… Кончайте этот разговор. Назначайте что положено, и с концами.
— С концами, говоришь? Нет, Завьялов. Ты еще перед отделением каяться будешь, а уж потом поставим точку.
— Не буду каяться. Не дождетесь… — Федору показалось, что он летит в пропасть. Предательский ком вдруг сдавил ему горло. «Только бы не расплакаться перед этим „оловянным“», — мелькнула мысль.
— Ну-ну, Завьялов. Смотри у меня. Не таких в бараний рог сгибали. — Сизов постучал в дверь. Ему открыли. Он еще раз произнес свое «ну-ну» и вышел, поскрипывая сапогами, из камеры.
______________
Воспитатели колоний для несовершеннолетних во многих случаях свою работу исполняют формально; нередко стремятся даже подражать заключенным под стражу подросткам, употребляют их жаргон, опускаются до вымогательства и поборов. Вспоминаются слова А. В. Луначарского: «Всякое уродство моральное, всякое уродство характера в педагоге является ядом, которым он заражает воспитуемых». (См.: А. В. Луначарский. «Открытие педагогического института». Пг., 1919, с. 11).
______________
Федор отсидел в ДИЗО отпущенные ему пятнадцать суток. И вновь первым, кто подошел к нему в день освобождения из изолятора, был Паук.
— Привет, землячок. Ну, теперь ты наш с ног до головы. — Паук рассмеялся довольно, обнажив свои редкие, выпирающие наружу верхние зубы. — И пусть бугры[1] не надеются, что ты станешь общественником. Не так ли, Федор?
— Погоди, Паук. Тошно мне.
— Так это поправимо. Вечером подогреем тебя. Отметим, так сказать, боевое крещение.
— Не надо, Паук. Раз уже отметили. — Федор кивнул ему и медленно направился в жилой корпус.
— Ну, как знаешь, — крикнул вслед ему Паук. — Приходи, мы ждем.
Но прежнего дружелюбия в его голосе уже не было.
С того дня Федор, сам того не сознавая, избегал компании Паука. Он замкнулся в себе. Не раз подходили к нему бригадиры, не раз вызывал на беседу начальник отряда и воспитатель отделения, но все напрасно — душа Федора не откликалась на их призывы. И работал он с безразличием, еле вытягивая норму. Поручения в отряде выполнять отказался, на дежурство по отделению не являлся. На этой «ничейной» позиции он и продержался до своего совершеннолетия…
