Близнецы бросили на Федора два абсолютно одинаковых по накалу и выражению презрительных взгляда и удалились.
Федор долго курил. Он уже совсем успокоился, когда в коридор вышла Юлия.
— Что ты там видишь, забияка? — полушутя, полусерьезно спросила она, подойдя к окну.
— Дорогу свободы, — чуть подумав, ответил он.
— Ну, и какой она тебе кажется?
Федор пожал плечами:
— Скорее всего — длинной. И чуть размытой, неровной, что ли… Много километров она вмещает, много.
— Ты не должен считать их, Федор, — Юлия коснулась его руки. — Мужественный человек не должен считать.
— Конечно же, не должен. Но если такое не пережить самому, оно кажется значительно проще.
— Не проще, а легче. Это правда, Федор. Но правда и то, что ты уже прошел большую часть этой дороги и впереди уже светится свобода.
— Ничего не светится, — махнул рукой Федор.
Они помолчали. Он скорее угадал, чем услышал — так тихо спросила она:
— Ты не будешь возражать, если я тебе буду писать?
— Ты будешь писать? Мне? Как кто?
— Как твой друг, Федор.
Трое суток длительного свидания пролетели настолько быстро, что все четверо растерялись от неожиданности, когда дежурный контролер объявил, что им нужно прощаться. Но как это ни странно сам момент прощания не был слишком тягостным, ибо скорее всего человеческий мозг, в подобные минуты включает какие-то охранительные реакции, и чувства, эмоции на короткое время как бы каменеют, замирают — и люди просто выполняют ритуал прощания, обмениваются добрыми пожеланиями, советами, даже порой и шутками. И лишь потом уже разрывающая сердце тяжесть и горькая горечь этих быстротекущих минут дают себя знать, наваливаются неумолимым бременем, ищут выхода, остаются отметинами на сердце как рубцы после инфаркта.
* * *
Колония продолжала жить своей неторопливой жизнью. В один из дней прибыл очередной этап, и в отряде появился новичок. Это был уже совсем старый человек, одессит, которому, как он сам не раз убежденно говорил, крупно повезло: «В семьдесят восемь получить десятилетний срок. Это, я вам скажу, очень хорошо, я уже было думал прожить ну пять, ну шесть лет. А теперь надо все десять, таки да…» Осудили его за участие в крупном хищении и махинациях с цитрусовыми.
— И что вы думаете? — этой фразой, как бы вырванной из середины какого-то повествования, Натан Моисеевич обычно начинал свои нескончаемые рассказы о том, за что он попал сюда.
— Приходят пароходы с цитрусовыми. Ну, знаете, из Африки или из Сирии. Составлен дефектный акт. Спрашивается, кто составляет? Ну, допустим, я. Списываем, а потом списанное даем на перегонку. И неплохой сок получается, я вам должен отметить. Вся Одесса пила этот сок. Да что Одесса! И на здоровье. Так нет же и нет, кому-то не понравилось. В общем, скажу, семьдесят пять человек зацепили. И всех за сок.
