В этот день после надоевших и уже казавшихся нескончаемыми вьюг и мороза на дворе запахло теплым ветром и вообще весной. Именно запахло, потому как на территории колонии ни зеленые насаждения, ни любая иная растительность режимом не предусмотрены, разве что уж очень скромные и редкие цветочки. А запахи зелени всех лесных богатств доносят сюда ветры, которые чувствуют себя в этих местах, как дома.
Федор вышел из цеха «хватить кислорода», как это здесь называлось. Присел на ящик, глубоко втянул в себя принесенный ветром пьянящий запах тайги. Так и сидел, пока не услышал как в далеке кто-то кричал его имя. «Кажется, это Никита». А тот уже бежал к нему, размахивая руками, и смешно, по-заячьи подпрыгивал, огибая неровности дороги. «Что там еще стряслось?» Федор как-то весь подобрался, прислушался к Никитиным выкрикам, и услышал: «Бригадир, помиловка пришла». И сразу же сердце непривычно сбилось с ритма, дыхание перехватило, к горлу подступила тошнота. «Что… ты… мелешь», — едва выдавил Завьялов из себя, опустившись на ящик.
— Ничего не мелю. Беги в штаб. Там тебя ждет красотка из спецчасти. Тебе скостили срок.
И они побежали вместе.
Федор плохо понимал, что ему говорила «красотка из спецчасти». Большой красный герб на врученной ему бумаге вдруг несколько раз подпрыгнул перед глазами, руки плохо слушались… Наконец он совладал с собой, прочел: «Осужденному Завьялову сократить срок наказания до 10 лет». Значит, это почти свобода, ведь семь лет уже позади. А если представят на условно-досрочное освобождение, это уже и полная свобода. Поблагодарив на ходу девушку из спецчасти, Федор кинулся искать Ивана Захаровича.
Нечаев был у себя и все уже знал. Он обнял Федора, и так они молча стояли, пока Иван Захарович, наконец, не произнес: — Видишь, а ты сомневался. Выходит, не так уж ты нелюбим судьбой, как воображал. Давай посидим, подумаем. — И неожиданно добавил:
— На следующую же комиссию представим тебя на условно-досрочное освобождение. Хотя и нелегко будет: первые свои годы ты замазал…
— Но ведь то было по молодости. Зелен еще был…
— На это и будем нажимать, — улыбнулся Нечаев, но улыбка эта вышла озабоченной, невеселой. В чем-то Иван Захарович был явно неудовлетворен. — Ты иди на работу, а я зайду к начальнику колонии.
Но Федору уже не работалось в тот день. Давно забытое чувство внутреннего подъема, ничем не омраченной радости проснулось после многолетней спячки и заговорило в нем. Казалось, ожила и забилась в новом ритме каждая клетка. Но мысли путались, обгоняя друг друга, сумбурные и нескончаемые. Все же два вопроса возникали, как сигнал радиомаяка, чаще других: «Отпустят ли?» и «Как жить на свободе?»
