Первыми колосьями жница опоясывалась. При изготовлении первого снопа она укладывала серп на поясницу сзади, и ходила эдак наклонясь для споркости. Ходили недолго, малость. В иных случаях мужики крестили спину от болезни топором и утыкали его сзади. Первые снопы и колосья ставили не только в красный угол. Их утыкали под крышу, заторкивали под дверь, ставили к печи, забрасывали на потолок, — все для спора, спорой жизни, спорой работы.
Женщины при жатве ржи, овса, иных зерновых и уборке льна, продолжавшейся в совокупности около 2-х месяцев, собирались совместно на работу «с песнями». С песнями же возвращались домой. В редких единоличных хозяйствах и по особым случаям жали без солнца и даже ночью. Чаще на хуторах или вдовы, какие не успевали. «Те с горя плакали, а ввечеру пели». Голосили только днем, «лелёкали», «пригалахивали» (плакались).
По дороге домой с поля пели «припевки на долгий голос» («короткие песни»), протяжные лирические («далявые») песни, даже романсы. Вот примеры «длинных» напевов. Внешне они похожи на частушки, но это не так.
Все прошло и миновала
Времена веселая,
А тепере наступая
Самая тяжелая.
(д. Новый Быт)
Я любила пажинатца
На широкай полосы,
Бела парачка адета,
Ала лентачка в касы.
(д. Партизанская)
Песни пая, а сама плачу,
Слеза канула на грудь,
Родна маменька сказала:
Тебе жаль ково-нибудь?
(д. Полна).
Пожину, окончанию жатвы, часто посвящали специальный день. Тогда плясали до заката. Люди радовались — «скоро пажинки». Если одни сжали, а другие за ними не поспели, первые говорили: «Мы свою Бабу к вам загнали» (Бабу Ягу). «Вам Пажиналка (Баба) бежит, на чье поле?» «А ну тибе мам! Ты все придумываишь» — «Да бежала, бежала! Оксенья, видела?» — В этом случае сомневающиеся девочки должны были отвечать, что они видели Бабу. По окончании, бывало, говорили: «Ну, бяги, Баба Горбатая, в лес!» Потом «укались»: «У-у! У-у! Ани — аттуда, мы — атсюда». «Заганяйти Бабу! Все! Зарезали! Зарезали!» — эта кончали жать» (д. Добручи). Далее говорили: «Спасиба, сиряпок (серпок), што маи ручки пабярег». И еще: «Нива! Нива! Отдай мою силу…»
В Подолешье на «пажинки» оставляли на всех одну полосу, на весь мир. Там хоть по снопу нажать оставалось — все равно. Косу заплетали соломинками; под нее хлеб клали, огурец и у кого что есть. Косу украшали ленточкой. После этого разогревали костерок и «пекли швыруху» (яичницу). К ней полагалось «па бутылки». После бутылок шли домой с песнями и дурачествами — «кому сарафан прирвем, ково вылупим (отлупим)!» «Дыру увидим в сарафане или кофты, двиг пальцем! — да эту дыру па надбавим до края!» «То каво на ура» паднимем, какой на праздник попадё к нам». По дороге шли с песней, взявшись под руки, линией. А которые впереди — «ногами выкидывали» ставши на четвереньки. А песни иные пели «с картинками»: «Ня стынна была, когда выпьешь! Хошь и мужик попадё, так и мужику перед глазами споешь! Шутили». Так было не только на пажинках, — и на картошке, на льне, на сенокосе, и мужики, и бабы, а «по ржи только бабы». «Так с веку принята». Оставляемый на всех клочок поля назывался «клоч», «хохол» (ср. д. Хохлово), «последки». Сходились жницы одного поля, одной семьи и даже нескольких деревень, человек до 30 (д. Горка).
