Он неторопливо вытер руки полотенцем и, оставив Влада у стойки, скрылся за темным занавесом, отделяющим небольшой зал кафе от подсобных помещений. Когда Влад начал уже думать, что толстяк исчез навсегда, тот вернулся и выложил перед ним несколько помятых газет.
– Вот все, что нашел, – с равнодушным видом сказал хозяин, вновь взявшись за полотенце. – Остальное уборщики позабирали, да на всякие надобности ушло. Копить их, что ли? Невелика драгоценность.
Влад присел к ближайшему столу и перебрал газеты. Кое-где по бумаге расплывались масляные пятна, кое-где были неровно оторваны большие куски, пошедшие, видимо, на эти самые «всякие надобности». Впрочем, материала для изучения было вполне достаточно.
Хозяин неторопливо прошествовал к окну, отдернул штору.
– Так-то светлее будет, чего глаза-то почем зря портить? Пригодятся еще глаза-то. А если еще бумаги нужно, ты поспрашивай у смотрителей, у квартальных. У квартальных много чего набирается, я знаю. Бывал я у нашего, видел.
Влад просматривал газеты – и его азарт исчезал, и будоражащие голосистые звонкие трубы, зовущие в путь, теряли свой бодрый тон; они вдруг осипли и теперь хрипели растерянно и недоуменно. Отложив последний надорванный лист, Влад посмотрел на хозяина кафе, клевавшего носом в кресле сбоку от стойки, и задумчиво перевел взгляд на окно.
Все газеты походили одна на другую. Если верить в то, что там было написано, рабочие коммунальной службы каждое утро начинали замену труб в одиннадцатом квартале. Если верить газетам, скульптуры музыкантов ежедневно сползали с обрыва. Если верить газетам, каждый день походил на предыдущий. Словно повторялся, без конца повторялся один и тот же день, всегда один и тот же день – ну, разве что, с небольшими вариациями.
Правда, не каждый день на улицы Города вторгалась Вода. И не каждый день приходил к пристани Черный Корабль.
Он беспомощно сидел, чувствуя, что совершенно запутался, что не может понять и объяснить происходящее. Вокруг, оказывается, творилось нечто странное, а он все это время был слеп и ничего не замечал. Теперь наступало прозрение, но картина не становилась ясней. Происходящее представлялось нагромождением беспорядочных пятен и линий, переплетением загадочных фигур, как на холстах Дилии…
«Дилия помнит, – внезапно подумал он. – Я не помню, а Дилия помнит. И Альтер… Неужели они не замечают этого повторения? Или газеты не отражают истинных событий? Или и Дилия, и Альтер, и кто-то еще все знают и понимают, и видят свет там, где для меня все скрыто мраком – только не говорят об этом мне? Почему? Почему я не такой?..»
