Молодой человек метнулся обратно в арку, и больше его никто из свидетелей происшествия не видел.
Он бежал несколько минут проходными дворами, потом перешёл на шаг, отдышался. Надвинул шляпу на самые брови, бросил в какие-то кустики трость и вышел на соседнюю улицу.
Здесь уже было волнение: многие слышали взрыв, но не были уверены, в какой стороне взорвалось; собирались на тротуарах группками, показывали в одну сторону, в другую; лавочники повыходили из лавок и соглашались с предположением, что опять бомбисты на кого-то покушались, не иначе кого-то убили — такой сильный был взрыв, что даже стёкла задребезжали. Конный полицейский проскакал по улице и свернул за угол — к мосту через канал.
Молодой человек, избегая вступать в разговоры с прохожими и лавочниками, двинулся в сквер, что был неподалёку, укрылся за деревьями и лишь тогда почувствовал себя в относительной безопасности; в минуту пересёк сквер и направился быстрым шагом к какому-то проулку. Велика была досада: лошади попятились. Следовало такое предвидеть. Да разве всё предусмотришь?.. Он с досады стукнул себе кулаком по бедру и тихо выругался.
В спину ему трижды прокричал ворон. Быстро оглянувшись, молодой человек зябко повёл плечами и ещё ускорил шаг...
начала покуситель планировал отрубить генералу Мезенцеву, прославившемуся ещё во время Севастопольской кампании, а ныне шефу жандармов, голову — отрубить одним внезапным, мощным ударом. И уже была заказана для этого особая сабля — широкая и короткая; широкая, чтобы была потяжелее, короткая, чтобы её легко можно было спрятать под одеждой. Силы для того покусителю было не занимать, и друзья его не сомневались — голову генералу он срубить одним ударом сумеет. Однако, посовещавшись, они решили, что такое убийство выглядело бы в глазах обывателей чересчур жестоким; убийство таким варварским способом (как будто не любое убийство варварское) более свойственно для какого-нибудь восточного сатрапа; правильнее будет убить генерала как-то попроще, дабы не смущать общественное мнение и не отвращать излишней жестокостью публику ни от борцов за идею истинной свободы и процветания народа, ни от самой идеи — не бросить на неё тень. И дали покусителю обычный кинжал...
Тихим и ясным летним утром генерал вышел на прогулку. Он по давно заведённому обычаю совершал такую прогулку ежедневно перед завтраком: шёл по Итальянской улице, затем Невским проспектом, посещал часовню у Гостиного Двора, после чего Михайловской улицей выходил на Михайловскую площадь, далее шествовал по Большой Итальянской... Как правило, с ним гулял кто-нибудь из друзей. В этот день его сопровождал давнишний приятель — отставной подполковник Макаров. Они помолились в часовне, потом прогуливались неспешным шагом по Михайловской площади. Мезенцев и не думал об опасности, он, боевой офицер, с молодых лет опасность презирал. Он пребывал в полной уверенности, что уж ему-то — шефу жандармов — нечего опасаться каких-то социалистов, прячущихся по углам и подкидывающих бомбы из подворотен; да и не пристало генералу прятаться, когда даже государь не прятался от народа и появлялся в общественных местах с охраной только в военное время.
