После его ухода Генри долго и пристально изучал записку из бумажника Хозера, держа ее рядом с текстом, только что переписанным Роджером. Почерки были внешне схожи, но даже на непрофессиональный взгляд инспектора записка шантажиста казалась фальсификацией. Он сообщил об этом Спецци, на которого его слова не произвели особого впечатления.
– Наверняка он старался изменить почерк, когда писал ее в Танжере, – высказался капитан. – Нужно отправить ее экспертам. Лично мне кажется, что записка подлинная.
– Могу ли я поинтересоваться, что еще вы нашли в карманах Хозера? – не без подковырки осведомился Генри.
Спецци принял вид оскорбленной невинности.
– Ничего сколько-нибудь интересного, мой друг. Лишь то, о чем я вам уже говорил. – Он сделал паузу. – А будет ли мне позволено поинтересоваться, кого еще из британских свидетелей вы проинструктировали о том, что им говорить на допросе?
Он с напускным смирением посмотрел на Тиббета, и оба разразились смехом.
– Touché[24], – признал Генри. – Виноват. Но имейте в виду: я бы не сказал ему ни слова, если бы знал о записке.
– Это послужит уроком нам обоим, – согласился Спецци. – Но уверен, что мы не причинили никакого вреда следствию. Я отошлю это, – он указал на записки, багажную квитанцию и паспорт, – в Рим сегодня вечером. Давайте теперь послушаем вашего доблестного соотечественника – полковника.
Полковник Бакфаст, судя по всему, придерживался того мнения, что о мертвых либо хорошо, либо ничего, и это побуждало его подходить к вопросу о личности Хозера с деликатностью бегемота, передвигающегося на цыпочках.
– Бедняга, – пробормотал он в усы. – Приятный во многих отношениях малый. Немец, конечно. Но он не виноват.
– Вообще-то он был итальянцем, – уточнил Генри.
– Итальянцем? В самом деле? Какое невезение! – воскликнул полковник, хотя было непонятно, относится ли его восклицание к трагедии, случившейся с Хозером, или к его национальности.
Да, он хорошо помнил Хозера по прошлому году и по позапрошлому, если на то пошло.
– Когда мы только приехали сюда, – сказал Генри, – у меня создалось впечатление, что он вам не очень нравится.
– Мне? – багровея, переспросил полковник. – Нет-нет. Я ничего не имел против него. Мы ведь были едва знакомы.
– Он никогда не рассказывал вам о себе или о своей работе?
– Боже милостивый, нет! – Полковник произнес это так, будто Генри предположил нечто в высшей степени оскорбительное. – С какой стати он стал бы это делать? Мы лишь время от времени перебрасывались несколькими словами.
