Поручник отвернулся от окна. Собоциньский уже не рылся в бумагах. Напряженно выпрямившись, он сидел в кресле.
— Не верю я в эту их вежливость, пан полковник. — Гродецкий старался говорить спокойно, но это не очень удавалось ему. — Не верю, что на линкоре нет боезапаса.
За окном грохотали барабаны. В тишине, которая наступила после того, как поручник умолк, явственно слышались четкие удары каблуков по мостовой. И хотя окна были закрыты, этот навязчивый топот врывался в комнату, сопровождал разговор польских офицеров, создавая неприятный зловещий фон. Полковник с ненавистью посмотрел на блестящие оконные стекла. С трудом подавил в себе желание заткнуть уши пальцами, чтобы приглушить эти проклятые звуки. Молчание становилось невыносимым. Чувствуя на себе пристальные взгляды офицеров, Собоциньский наконец сказал:
— Я не видел еще этого линкора. И министр Ходацкий также не видел его. Ни министр, ни я не будем иметь ни малейшей возможности обследовать линкор перед заходом его в порт. Нам приходится основываться только на официальной информации. В конце концов, мы с вами живем в цивилизованной Европе. Весь мир смотрит сейчас на Гданьск…
— Никто даже пальцем не пошевельнет, когда немцы устроят нам гитлеровский путч под прикрытием своего «безоружного» линкора. Уж я-то знаю фашистов! — Гродецкий сорвался с места, сделал три шага к окну, поглядел вниз на улицу. — Ксендзу Дыдымскому они выбили все окна в доме, разгромили лавку букиниста Пилярчика, досками заколотили польские школы в Элгануве, напали на доктора Шимчика, когда он ночью возвращался от больного. У них были «тотшлегеры», деревянные палки с железной рукоятью и кастеты. Вот вам, пан полковник, и вся их хваленая цивилизация. А «Шлезвиг-Гольштейн»…
Полковник ударил ладонями по крышке стола:
— Я не приглашал сюда этот линкор! В Варшаве все решили за нас. Правительство, я полагаю, знает что делает. Неужели вы не понимаете этого, поручник?!
Все, кто знал полковника Витольда Собоциньского, начальника военного отдела Комиссариата Польской Республики в Гданьске, единодушно утверждают, что это был человек мягкого характера, разговорчивый и веселый. С подчиненными держался просто. Несмотря на высокое звание, не признавал сурового тона даже тогда, когда отдавал приказания. Он вообще не имел привычки повышать голос. На фотоснимке, который был сделан неизвестным фотографом перед офицерской столовой на Вестерплятте, я увидел высокого мужчину в расстегнутой шинели. Одно это уже дает основание предположить, что Собоциньский не относился к той категории офицеров, для которых застегнутые пуговицы на форме солдата являются свидетельством его дисциплинированности и других высоких качеств. На фотографии полковник улыбается. Улыбка эта не искусственная, а самая обычная, непринужденная, как та беседа, которую он ведет с майором Сухарским и капитаном Домбровским, изображенными на том же снимке. Снимок был сделан неожиданно. Об этом свидетельствуют многие детали и прежде всего расположение группы — свободное, без тени позирования. Таким обаятельным и простым увидел я полковника Собоциньского, так я представлял его себе, начиная писать книгу. И если он все же допустил резкость в беседе с подчиненными, так не вяжущуюся с его обычной манерой вести себя, то это свидетельствует только о его крайней нервозности в тот момент.
