и сохранили достаточно того пыла их ранних финикийских предков, чтобы быть способными на крайнюю ненависть и на крайнюю любовь в самых сильных её проявлениях. Он медленно двигался к группе мужчин, ожидавших его приближения, с видом скрытого высокомерия; быть может, он осознавал свою красоту, но было равным образом очевидно, что он не желал становиться объектом дерзких замечаний. Его друзья молча это заметили, и только лорд Фалкворд, движимый добродушным порывом восхищения, отважился прокомментировать его вид.
– Я скажу, Дензил, что вы чертовски хорошо выглядите! Чертовски! Великолепно!
Дензил Мюррей кивнул с несколько усталым и насмешливым видом.
– Когда ты в Риме или в Египте, то должен поступать, как поступает Рим или Египет, – сказал он легкомысленно. – Если хозяева отелей зададут костюмированные балы, то необходимо быть на высоте. Вы прекрасно выглядите, доктор! Почему бы вам не предложить ребятам пойти и надеть их театральные костюмы? Уже больше десяти вечера, а принцесса Зиска пребудет к одиннадцати.
– Ещё и другие люди приезжают, помимо принцессы Зиска, не так ли, мистер Мюррей? – спросил сер Четвинд Лайл с оттенком ненавязчивого подтрунивания.
Дензил Мюррей бросил на него презрительный взгляд.
– Надеюсь, что приезжают, – ответил он прохладным тоном, – иначе, этот бал едва ли окупится. Но принцесса несомненно самая прекрасная женщина Каира в этом сезоне, она, естественно, станет центром всеобщего внимания. Вот почему я упомянул, что она будет здесь в одиннадцать.
– Это она вам сказала? – спросил Росс Кортни.
– Да.
Кортни поднял взгляд, а затем опустил его и, казалось, хотел сказать что-то ещё, но передумал и в итоге отошёл в сторону, вслед за лордом Фалквордом.
– Я слышал, – сказал доктор Дин, обращаясь к Дензилу Мюррею, – что великий прославленный художник приехал в этот отель, – Арман Джервес.
Лицо Дензила немедленно озарилось довольной улыбкой.
– Это мой самый лучший друг! – сказал он. – Да, он здесь. Я встретился с ним на улице сегодня днём. Мы очень давние приятели. Я гостил у него в Париже, а он гостил у меня в Шотландии. Очаровательный парень! Он совершенный француз по своему образу мысли, но прекрасно знает Англию и свободно говорит по-английски.
– Француз по своему образу мысли! – повторил сер Четвинд Лайл, который собирался уже покинуть лоджию. – Чёрт меня подери! Это как?
– Он француз, – мягко сказал доктор Дин, – поэтому то, что его образ мысли соответствует французскому, не должно нас удивлять, мой дорогой сер Четвинд.
