Остается прошлое как единственная объективная реальность доступная нам в различных формах восприятия. И, в соответствии с этим тезисом, практически любое событие, явление или объект, существующий или существовавший в прошлом, относятся в той или иной степени к ведению истории.
Однако это, наиболее общее и универсальное, понимание истории не может заслонить от нас того обстоятельства, что историческая наука все же имеет свой, пусть сегодня и не вполне адекватно очерченный, круг задач и предметов исследования. Еще сравнительно недавно, несколько десятилетий назад, вопрос о предмете истории как научной дисциплины практически не стоял. Будучи определен в самом начале пути исторической науки, еще древнегреческими «отцами-основателями»: Геродотом, Фукидидом и их последователями, он, предмет, оставался незыблемым и самоочевидным.
Детальное описание прошлого, последовательности событий, биографии политических деятелей, а также попытка установления правдоподобной причинно-следственной связи между событиями, построение своего рода каузальных цепей — все это представало как вполне адекватно исчерпывающее функции истории занятие.
В свете определенного кризиса, развивавшегося с рубежа ΧΙΧ-ΧΧ столетий и усиленно прогрессировавшего на протяжении всего XX века в мировой науке о прошлом, не утихают дискуссии не только о методе, но и о предмете исторического познания. Так называемая «новая историческая наука» предполагает, в частности, переключения внимания с преимущественно политической и экономической, «традиционной» сферы, на «историю ментальностей», малых групп, костюма и быта, повседневной жизни людей, истории пищи и пития; переключение с истории великих личностей и институтов на историю масс — в конечном счете, вновь личностей, но только уже другого уровня.
Зарождение культурологии как науки, вне всякого сомнения, носило и продолжает носить сейчас черты своеобразной «реконкисты» в том смысле, что сопряжено с отвоевыванием у истории определенной части ее поля исследования. Культурология, так же как культуроведение и философия культуры, находит предмет своего исследования на поле, открываемом историками, и, в несколько меньшей степени, археологами, этнографами, филологами и социологами. Других источников у культурологии не существует, как не существует у нее другого предмета исследования помимо культуры, созданной и создаваемой человеком.
Отчасти пересекаясь с историческими дисциплинами в исследовательском поле, культурология и философия культуры, несомненно, имеют свой предмет и метод исследования, не совпадающий с историческими. Сущность этой дифференциации в следующем. Часто достаточно упрощенно и примитивно различие усматривается в том, что истории надлежит исследовать социально-экономическую и, быть может, политическую содержательную составляющую прошлого, на долю же культурологического блока выпадают вопросы, связанные с искусством и «культурой» в бытовом понимании, мифологией и религией. В лучшем случае сюда включаются вопросы эволюции политических взглядов, форм человеческого общежития и другие социологические составляющие. Нетрудно заметить, что этот взгляд является прямым наследником вульгарного марксизма, бурным цветом процветшего в недалеком прошлом в нашей стране и едва не похоронившего под своими обломками все истинное и рациональное содержание теории исторического и диалектического материализма. Очевидно, что истории отдается базис, а культурология получает в «удел» надстройку. Обеднив первую дисциплину, последователи этого взгляда напрочь лишают корней вторую.
